Родители назвали девочку Татьяной. Такое часто бывает в хороших семьях без особых претензий.

Татьяна имя свое не любила. В очень раннем детстве, едва научившись нормально говорить, она подошла к старому черному пианино, очень диссонирующему с только что купленной блестящей «стенкой» и потому приговоренному к комиссионке, и через полчаса корявых творческих поисков, наковыряла весьма сносную и, к тому же никому не известную мелодию. Она сыграла эту мелодию обалдевшим родителям и гордо объявила, что это – песня про зайца, а про остальных зверей она сочинит завтра. «Наша Танечка – композитор!» - закричала мать и бросилась целовать ее, но кроха насупилась и сказала весьма сурово: «Не зовите меня Танечкой, а то я вам вообще ничего не сочиню».

Впрочем, угрозы своей она не выполнила и с того дня сочиняла довольно регулярно, хотя родители, конечно же, звали ее Танечкой. Черное пианино передумали отдавать в комиссионку, а Таню стали готовить в музыкальную школу по классу фортепиано. Поступила она с блеском и с блеском же училась, играя неслыханно сложные для своего возраста программы. Только ее опусы учителей не интересовали – ими нельзя было отчитаться. Родители тоже постепенно остыли к композиторству дочери – вместо песен про зверей она теперь писала оперу, а они были люди простые и не понимали, зачем это нужно, хотя и не мешали. К училищу у Тани было уже собственное небольшое «наследие», и тут произошли сразу два события, сильно повлиявшие на ее жизнь. Во-первых, она не шутку увлеклась Бахом, и вдруг открыла, что у нее с ним мистическое сходство фамилий, поскольку «бах» по-немецки – ручей, а ее фамилия была Ручейникова; во-вторых, к маме из другого города приехала подруга детства, толстая и неопрятная, но с детства имевшая безоговорочное влияние на маму. Таня, не удержавшись от удовольствия познакомить со своим творчеством еще одного человека, сыграла ей свою сонату, но реакцию получила совсем неожиданную. Мамина подруга, пробормотав что-то вроде: «сейчас девушки все такие современные», позвала маму в комнату и так долго бубнила, что Таня, не дождавшись, ушла в училище. Когда же вечером она вернулась - подруги уже не было, а мама с непривычной твердостью велела ей с этого дня сворачивать сочинительство, потому, что композитором она все равно не станет (это смешно!), а все эти фуги придадут ей чрезмерно умный вид, который распугает женихов. Таня пыталась спорить, но мать, сговорчивая обычно, была непреклонна. Что ж мне, училище бросать? - в отчаянье спросила Таня. Мать пожала плечами: Почему же бросать? Готовься в консерваторию. Игра на пианино - это красиво для барышни.

Материн запрет стал мощным стимулом. Таня, до сих пор боявшаяся показывать свои опусы профессионалам, преодолела себя и пришла на консультацию к профессору консерватории. Ей повезло. Профессор указал на недостатки ее сочинений достаточно мягко и даже взялся время от времени заниматься с ней. Через пару лет она поступила на композиторский факультет консерватории, соврав дома, что поступает на фортепианный. Родители-немузыканты обмана не заподозрили и продолжали кормить дочку и покупать ей красивые платья для привлечения женихов. Время от времени мать открывала дермантиновую записную книжку с треснувшим уголком и пытала дальних родственников и знакомых на предмет наличия сыновей подходящего возраста, которых можно было бы познакомить с Таней. Время от времени происходили безуспешные смотрины, на которых Таня, ощущавшая в себе глубину духовного призвания, нещадно кривлялась, оставляя предполагаемых кавалеров в глубоком ступоре. Мать, приписывая неудачи Таниной скромности, расстраивалась, но надежды не теряла, благо дермантиновая книжка была весьма пухлой. Так постепенно были обзвонены все родственники, даже сомнительная папина тетка Аглая, которую мать терпеть не могла, но что не сделаешь ради дочери! Впрочем, Аглая, как и следовало ожидать, оказалась совершенно бесполезной, да к тому же еще нахамила Таниной матери, обозвав ее патриархальной кумушкой.

Таня все это время с большим рвением постигала законы формы и контрапункта. Немногие посвященные в тайну композиторства знакомые спрашивали ее: кем она будет работать после консерватории. Таня морщила лоб, что по ее мнению должно было свидетельствовать о наличии гениальных мыслей, и жертвенным голосом произносила: «не знаю, кому в наше время нужна академическая музыка. Учусь на безработного». Тане нравилось иметь трагические перспективы – это сближало ее с великими. Даже собственная, весьма неяркая наружность: угловатая фигурка, бледная веснушчатая кожа и косичка «мышиный хвостик» трактовались ею, как признак духовности, несомненно, привлекающий к ней единомышленников.

Пришло время выпускных экзаменов. Таня сочинила симфонию, которую на экзамене должен был исполнить студенческий симфонический оркестр – такую возможность всегда давали выпускникам. Таня показалось, что это лучший момент примирить родителей с ее выбором. Она пригласила их на экзамен и даже надела платье, выбранное матерью. Они сели вместе на лучшие места. «Ну, иди на сцену, а то опоздаешь!» - сказала мать, целуя ее. Таня улыбнулась: «Мне не нужно будет идти на сцену». И в этот момент объявили ее фамилию, название симфонии и на сцену пошли оркестранты. Мать побледнела, вдруг поняв все. «Сука» - произнесла она так тихо, что Таня только по губам поняла, и начала толкать к выходу ничего не понимающего отца. «Идем! Она нас обманула! Ничего она не будет играть».

После экзамена Таня долго боялась идти домой. Сидели с однокурсниками в буфете, ждали результатов. Помахивая очками, вышел декан с красной лысиной и объявил, что скажут только завтра. И тут Таня поняла, что ей, кроме родительского дома, негде переночевать, потому, что она не удосужилась ни с кем подружиться. Она поплелась домой, чувствуя неприятную сосущую пустоту где-то в животе, но все же надеясь, что родители поймут и простят ее.

- Ужин на столе, - сказал отец почти обычным голосом. Таня обрадовалась, но он добавил. - Завтра тебе рано вставать, пойдешь на собеседование. Мама уже договорилась.

Тане показалось, что у нее похолодели даже кончики волос.

- Какое собеседование? - с ужасом произнесла она, - у меня же в понедельник следующий экзамен!

- Хватит уже экзаменов, наигралась! - всхлипнула из комнаты мать, - не смогла по-человечески музыке выучиться - пойдешь на курсы бухгалтеров.

- И работать пойдешь! - прибавил отец, явно заводясь от материных всхлипов. - Мы тебя больше кормить не будем.

- Но вы можете подождать неделю, пока я получу диплом? - с трудом владея собой произнесла Таня.

- Зачем тебе диплом Моцарта! - закричала мать, - куда ты с ним собираешься устроиться? Нет, ты скажи - куда?!

- Безработным, - привычно подумала Таня, и вдруг это слово впервые обожгло ее своей страшной реальностью.

Утром Таня встала очень рано и ушла из дому, чтобы избежать бухгалтерского собеседования. Она бродила по городу, сдувая с лица щекочущий тополиный пух, время от времени срывала молодые листики с деревьев, чтобы размять их между пальцами и выбросить. Ей казалось, что она сейчас придумает, как построить свою жизнь отдельно от родителей. Ну конечно! Она же поступит в аспирантуру, там будет стипендия. Небольшая, но при ее скромных физических запросах хватит. Духовные же запросы в виде нотных архивов и консерваторских концертов для аспирантов так же бесплатны, как и для студентов. Оставалось придумать, где жить. Общежитие полагалось только иногородним. Но эту проблему тоже, наверное, можно будет решить. Немного успокоившись, Таня нашла телефонный автомат и позвонила своему профессору по поводу результатов вчерашнего экзамена.

- Молодец! Твою симфонию оценили хорошо, - голос профессора звучал, как всегда бодро и дружелюбно. – Теперь тебе нужно сдать остальные экзамены и подумать о будущем.

- Я как раз и хотела… подумать, - Таня запнулась. Почему-то ей стало трудно найти слова.

- Конечно, подумайте! – вдруг переходя на «вы» горячо посоветовал профессор, - Вы можете устроиться в какую-нибудь музыкальную школу.

- Я хотела, вообще-то, в аспирантуру, – пробормотала ошарашенная Танечка.

- Тебе лучше устроиться на работу, - мягко сказал профессор, - аспирантура – не главное в жизни.

- Но…ведь мою симфонию хорошо оценили… - краем глаза Таня увидела, как по кнопочкам телефонного аппарата ползет муха. (Если заползет на цифру «три» - все будет хорошо – шепнул кто-то внутри Тани. Муха по покачала лапками на семерке и бодро переползла на тройку)

- Дитя мое, - ответил профессор, - тебя действительно хорошо оценили. Но для аспирантуры нужна отличная оценка…

Этот день был неестественно длинным. Позже, когда у Тани уже не было свободного времени, она не раз вспоминала этот день и не понимала, как время в нем смогло так растянуться. Поговорив с профессором, она зачем-то поехала на вокзал и, сев в первую попавшуюся электричку, оказалась за чертой города. Она вышла на неведомой платформе, где почему-то вместо табличек с названием были пустые рамки. Рядом с платформой начинался некошеный луг, она сбежала в него по выкрошившейся лесенке с обнажившимся ржавым каркасом ступенек, и легла в это пахучее июньское многоцветье. В голове ее тоже была какая-то смесь. Она чувствовала себя повзрослевшей, и это ощущение нравилось ей, но тут же она вспоминала события, которые привели ее к этому взрослению, и усилием воли переводила мысли на другое, вот на эти облака. Они плыли, как метафора долгой и величественной жизни, которая должна быть впереди и внушали спокойную уверенность, но снизу, в траве, как встречная метафора, копошились жучки и муравьи, грозя укусить. Один муравей быстро пробежал по ее бледной, непривыкшей к солнцу, руке и скрылся под футболкой. Таня привстала, намереваясь снять футболку, чтобы вытрясти незваного гостя и столкнулась взглядом с сидящим на корточках бородатым мужиком в странной цветастой рубахе, который, видимо, уже давно наблюдал за ней. Он что-то сказал. Таня разобрала только слово «девочка». В следующий момент она уже мчалась к платформе. Как на крыльях взмыла она по ржавой лесенке и, добежав до середины платформы, остановилась, ища взглядом домик станции, куда можно было бы обратиться за помощью. Но никаких строений не было видно. Мужик тоже не появлялся. В пустой рамке вместо названия сидели, нахохлившись три воробья. «Станция Воробьево» - подумала Таня и улыбнулась, услышав шум приближающейся электрички. Вернувшись в город, она купила газету с вакансиями и немедленно пошла на собеседование в магазин элитной одежды. Там требовались продавцы с любым высшим образованием. Она готовилась гордо рассказать про свое образование, но усталую женщину в бусах почему-то интересовало, умеет ли Таня пользоваться косметикой. «Разве это необходимо для продавца?» - удивилась Таня. «Вообще-то – да», – сказала женщина. – «Вы в первый раз устраиваетесь на работу?» Таня хотела соврать, но не смогла и сглотнув, кивнула. «Мой Вам совет, - продолжала женщина, - никогда не надевайте на собеседование эту футболку. (Таня машинально опустила голову, оглядывая свою любимую черную футболку с портретом Роберта Планта).

- Хорошо. Я завтра приду к Вам в официальном костюме и в макияже, – сказала она, наконец переварив новую информацию. – Но Вы, может быть, как-то отметите меня? У меня ведь очень хорошее высшее образование!

- Какое? – скучно спросила женщина, открывая органайзер.

- Консерватория. Специальность – композитор, – тихо сказала Таня и прикрыла глаза от гордости. Женщина вздохнула и закрыла органайзер.

- Знаете, девушка, не надо приходить завтра. Мы Вас все равно не возьмем.

- Но почему? – не веря своим ушам, прошептала Таня.

- Понимаете, нам нужны работники, а не гении, которые не от мира сего…

Следующим событием этого долгого дня был поход в консерваторию, с целью забирания документов, в итоге превратившийся в самую пошлую истерику в деканате, с последующим, не менее пошлым отпаиванием чаем и глаженьем по головке. Секретарь деканата, Раиса Федоровна, славилась своей добротой. Немного успокоившись, Таня согласилась с тем, что надо сдать оставшиеся экзамены и не отказываться от диплома. Еще раз извинившись перед Раисой Федоровной, она вышла в коридор и села на подоконник. Ей захотелось насладиться последними моментами своего студенчества. И тут к ней подошло это очкатое и всклокоченное чучело – Елизар Пеньков. Тогда, впрочем, она еще не знала его имени.

Помнится, она инстинктивно вжалась в проем окна. В консерватории всегда водилось некоторое количество безобидных маньяков – авторов гениальных диссертаций, которые никто никогда не читал, и изобретателей особенных музыкальных систем, призванных спасти мир. С ними ни в коем случае нельзя было заговаривать, они мгновенно записывали тебя в родственные души, а то и в последователи, так что потом не отделаешься. Но очкарик смотрел на нее с восхищением, что было не характерно для подобных маньяков. Очки были толстенные, в роговой оправе, сейчас таких и не купишь. «В театре, что ли, из реквизиторской украл?» - подумала Таня.

- Вы – Татьяна Ручейникова. – утвердительно сказал очкарик, и Таня чуть не прыснула от неестественной певучести его голоса. Таким голосом только по радио сказки малышам рассказывать.

- Я – гобоист того самого оркестра, который исполнял вчера Вашу симфонию, - продолжало чучело, - хочу выразить восхищение Вашим композиторским талантом.

Бедной Тане так не хватало сейчас этой фразы. Сразу она перестала замечать и очки, и странный голос. Сказала задумчиво:

- Комиссия, сожалению, не восхитилась.

- Не берите в голову. Настоящий талант всегда признают не сразу. Вы – на много голов выше всех на курсе.

И вдруг засуетился:

- Не буду Вас отвлекать. Вот мой телефон. Вдруг Вы захотите написать что-нибудь для гобоя. Я еще немного на гитаре играю, но, боюсь, это недостойно Вас.

- Что? – все-таки не сдержавшись, прыснула Таня, глядя в данную ей бумажку. – Елизар Пеньков? Это Вы?

- Да, – подтвердил он, - это правда я.

И ушел по коридору, слегка горбясь и размахивая потертым портфелем из желтого дермантина, вероятно, украденным в той же реквизитной, что и очки. Таня посидела на подоконнике, потом вышла на улицу и еще долго бродила, сдувая с лица тополиный пух. Но невообразимо долгий день еще не закончился. Дома ее ожидало долгое мучительное разбирательство. Оказывается, родители весь день были в панике от того, что не знали где дочь. Мать лежала на диване в полутьме, вокруг нее витал резкий запах сердечных капель. Отец впервые в жизни кричал на Таню, и она поразилась, насколько неприятным, визгливо-бабьим может быть его голос. Он требовал, чтобы Таня немедленно устроилась на работу. «Я ходила, - сказала она, - продавцом хотела в магазин…»

Услышав это, мать на диване зарыдала.

Ближе к полуночи родители постановили отложить трудоустройство до понедельника, поскольку впереди были выходные. С утра они уехали на дачу, конечно, без дочери – она «и так уже наотдыхалась на нашей шее».

Весь день Таня пролежала в пустой квартире на диване, время от времени пытаясь готовиться к коллоквиуму, но через минуту закрывая конспекты. Вечером зазвонил телефон. Таня лежала и лениво думала: брать не брать? Взяла и услышала в трубке незнакомый женский голос.

- Таня?

- Ну, я, – ответила Таня, пытаясь угадать, кто бы это мог быть.

- С тобой говорит Аглая, тетя твоего отца, а тебе – двоюродная бабушка.

- Очень приятно, – Таня сразу вспомнила, что мать терпеть не может эту Аглаю.

- Как дела у тебя, Таня? – спросила мифическая Аглая. Таня хотела вежливо сказать, что все в порядке, но вдруг опять почувствовала дурацкие слезы в районе переносицы и, пробурчав «не знаю», непроизвольно шмыгнула носом. Аглая помолчала немного и мягко спросила:

- Ты сейчас одна дома?

- Да.

- Тогда ответь мне на вопрос: они хотят насильно выдать тебя замуж?

- Нет! – всхлипнула Таня, - Они хотят, чтобы я немедленно стала бухгалтером, а я заканчиваю консерваторию по классу композиции!

- Скажи, тебе известно, что твоя мама, так сказать, не особенно любит меня? – поинтересовалась Аглая.

- Да, – призналась Таня.

- Тогда я могу тебе открыть, что у нас с твоей мамой это взаимно. Мне никогда не нравились ее мещанские устремления, которые она имела наглость распространить и на твоего отца. Я не знала, что ты выбрала такую сложную специальность, но твои родители не имеют никакого права препятствовать тебе в освоении этой специальности. Поэтому приглашаю тебя переехать ко мне.

- Как? Совсем? – не поверила своему счастью Таня.

- Ну, на сто процентов я бы не обещала. Вдруг мы с тобой не уживемся. Но, вообще-то у меня, если ты не в курсе, нет детей, и я могла бы прописать тебя. Видишь ли, иногда очень хочется указать мещанам их настоящее место.

- А когда можно придти к Вам? - робко спросила Таня и, получив ответ, что можно прямо сейчас - собрала свои вещи в два больших мусорных пакета и написала родителям записку на куске партитурной бумаги, злым зигзажистым почерком.

«Дорогие папа и мама!

У меня с вами очень разные духовные ценности. Ввиду этого я не вижу больше для себя возможности жить с вами под одной крышей. Я буду пробивать себе дорогу в жизни, соответственно своему призванию и полученному диплому.

Ваша дочь, Татьяна».

Таня еще раз перечитала написанное. Выходило очень солидно, и партитурная бумага придавала письму дополнительную выразительность. Таня напоследок обошла квартиру, заглянула за шкаф, где на обоях постепенно облезал жираф в полосатом шарфе - переводная картинка, которую она в три года наклеила своими руками. Потом она положила свои ключи на чистый и пустой кухонный стол и вышла, защелкнув входную дверь.

Аглая жила не в обычной квартире, а в коммунальной, c соседями. Таня и не подозревала, что можно жить с чужими людьми. Хотя, чужими они не выглядели - все время заходили друг к другу в комнаты, даже без повода, просто поговорить. Правда, на дверях комнат были замки.

Аглая оказалась уже немолодой, маленькой, сухонькой, с курчавыми редеющими волосами неестественно рыжего цвета (хотела - каштанового, а краска оказалась с Малой Арнаутской). Ее длинная шея была капельку искривлена (вылезала из окна в юности, а подоконник оказался скользким) и ноги изрядно поел варикоз, но в целом она была очень энергична, намного энергичнее Тани. Так же, как многие, она поинтересовалась, где Таня собирается работать с дипломом композитора, но, увидев Танино замешательство, граничащее со слезами, вдруг засмеялась и заговорщицким тоном поведала Тане, что у нее бывший любовник курирует все театры города, так, что на заказы можно смело рассчитывать.

- А может, что-нибудь заранее написать - забеспокоилась, вдруг почувствовавшая профессиональную робость, Таня.

- Зачем же зря стараться! - засмеялась Аглая. - сейчас лето, все на морях. Вернется осенью - спросим конкретно: что нужно.

Почти месяц прошел для Тани в мечтаниях по поводу будущей работы - настоящей работы композитора. В конце месяца Аглая прописала ее в своей комнате. Произошло это после того, как приходила танина мама. Таня, конечно же, не выдержала и позвонила родителям. Мама, шантажируя Таню сердечным приступом, вытянула у нее, где она теперь живет.

Мама так мелко и неубедительно смотрелась на фоне высокой крутой лестницы дореволюционного подъезда, у дверей аглаиной коммуналки. Она требовала вернуть ей дочь. Аглая окинула ее медленным взглядом и, величественно пригладив ярко-рыжий, но уже местами теряющий яркость, вихор, и сообщила, что совершеннолетние люди сами выбирают, где им жить. Мама тогда опустила голову, что сделало ее еще ниже, и сказала:

- В нашем государстве люди живут по месту прописки. Я заявлю в милицию, что у Вас непрописанные постоянно проживают!

- Идите, уважаемая! - отвечала Аглая, еще тщательней приглаживая вихор, - не вынуждайте меня, Бога ради, спустить Вас с лестницы!

- Теперь уж точно придется тебя прописывать, - сказала она Тане уже в прихожей, остановившись перед большим мутным зеркалом в черной раме. Вихор так и не желал приглаживаться. Таня увидела за спиной Аглаи свое отражение и обомлела: Аглаина голова торчала чуть выше Таниного плеча. Она была ниже Таниной мамы, ведь Таня с мамой одного роста! Но насколько же выше ее она казалась!

Прописав Таню, Аглая укатила в Польшу к каким-то из своих многочисленных друзей. У Тани не было загранпаспорта, да еще были рыбки, которых нужно кормить, а соседи летом тоже все по дачам. Перед самым отъездом Аглая вытащила из серванта толстую стопку денег и, отделив небольшую часть, дала Тане на жизнь. Другую, большую часть, она положила обратно в сервант.

- Это – на форс-мажор, - сказала она и пригладила вихор, который к этому времени уже обрел искомый каштановый цвет. Потом поцеловала Таню в щечку, чего никогда не делала мама, и уехала.

Таня, оставшись одна, очень хорошо проводила время. Она даже начала писать вокальный цикл на стихи Бродского, благо у Аглаи было пианино. Хотя какое пианино - тьфу, позор! Настоящий композитор все пишет прямо из головы. Таня умела писать из головы, но все же не отказывала себе в удовольствии лишний раз озвучить свои сочинения. Она занималась этим целыми днями, забывая про еду, чем в глубине души, гордилась. Она представляла, как удивится и обрадуется Аглая, обнаружив, что оставленные на жизнь деньги почти все целы. Тане очень нравился ее новый жизненный уклад - скромный и возвышенный. Мир казался гармоничным, трудолюбие неминуемо должно было привести талант к успеху.

Все кончилось однажды утром. Зазвонил телефон. Таня сняла трубку и услышала женский голос в незнакомой тональности. Потом, через много лет она привыкла к тому, что иностранцы говорят в других тональностях, не как русские, и даже могла угадать, на каком языке говорят, прежде, чем успевала разобрать слова. Тогда ей показалось, что женщина нарочно искажает свой голос, говоря: «день добрый, Таня». На самом деле женщина сказала: «Дзень добры, пани», она была полькой и звонила из Польши. Ее голос неприятно звенел, она нервничала, продираясь сквозь параллельные и противоположные смыслы общих славянских корней. Ей обязательно нужно было донести до внучки Аглаи страшную весть: ее бабушка разбилась насмерть в автокатастрофе.

Лавина черноты обрушилась на Таню. Нельзя было сказать, что это было только горе, хотя она уже успела привязаться к Аглае. Больше было беспомощности, недоумения и досады. Особенно досадно было, то, что теперь никаких шансов на заказы у Тани не было. Она корила себя за собственную корыстность, но ее мысли вновь и вновь возвращались к безвозвратно уплывшим заказам. Через некоторое время появились гости – высушенная, как килька, дама в плаще неопределенного цвета и лысый мужчина, видимо ее муж, время от времени всхрапывающий, будто конь и нервно пожевывающий губы. Это были родственники Аглаи. Они вошли и, сказав про Аглаю что-то вроде: «допутешествовалась» или «доразвлекалась», прямо с порога начали бесцеремонно осматривать мебель и вещи. У Тани все сжалось внутри от ужаса. Она начала бочком подбираться к серванту, чтобы защитить те, форс-мажорные деньги, к которым она еще не прикасалась.

- Вот умерла и никакого толку, - пробурчала дама, - комната теперь государству отойдет.

- Надо узнать все точно, – всхрапнув, возразил муж.

- Чего там узнавать? Пролетели! – махнула рукой тетка. – Девочка! – обратилась она к Тане, - ты не знаешь, тут где-нибудь есть картонные коробки и веревки? Вещи упаковать нужно.

Таня, всхлипнув, метнулась в коридор и с разбегу врезалась в пышный живот своей тезки, соседки из дальней комнаты. Она не нравилась Тане потому, что была крикливая, цветастая и вечно пахла щами. Но сейчас Тане было так тоскливо, так хотелось спрятаться от неразрешимых проблем, что она ударившись о соседку, совершенно непроизвольно так и осталась осталась стоять у мягкого теплого, хотя приличия требовали, немедленно отскочить в сторону и извиниться. Соседка Татьяна, дружески потрепала Таню по плечу, потом, решительно отстранила ее и вошла в Аглаину комнату.

- Так! И что же вы тут делаете? - загремел ее голос, показавшийся Тане не крикливым, а мощным. - Вы к Татьяне Ивановне?

- Что еще за Татьяна Ивановна? - злобно прошипела тощая дама. Соседка высунула сильную толстую руку в коридор и втянула Таню в комнату.

- Вот. Познакомьтесь. Татьяна Ивановна. Внучка и наследница Аглаи Станиславовны.

Гостья швырнула в угол веревку, которую уже успела найти и дернула за руку своего мужа.

- Пойдем. Видал, как нужно жить?

Просеменила к входной двери и прошипела прямо в лицо соседке, которая уже собралась закрыть за ней дверь:

- Мы еще проверим эту внучку! Как-то странно: не было никакой внучки, а бабушка умерла - сразу внучка откуда-то вылезла!

- Давайте, проверяйте! - не понижая своего мощного голоса, согласилась Татьяна, - вас тоже хорошо бы проверить: пришли рыться в чужих вещах, когда все приличные люди на работе сидят.

С этими словами она захлопнула за ними дверь так сильно, что закачалась бронзовая цепочка.

- Спасибо вам, тетя Татьяна, - робко произнесла Таня, и, чтобы сказать что-то еще, продолжила:

- Вот, выходит мы с вами неприличные люди - дома сидим в рабочее время.

Сказав, она испугалась: вдруг это обидно? В последнее время она стала замечать, что не знает элементарных правил общения. Но соседка не думала обижаться.

- С чего это мы неприличные? Мы творческие работники - у нас дома мастерские. И прекрати меня так называть. Какая я тебе тетя? И на «ты» давай. Тебе двадцать три, мне тридцать один - почти ровесники.

- Конечно, давай! - поспешно согласилась Таня, - а можно спросить: что у тебя за мастерская?

Вместо ответа Татьяна привела ее в свою комнату. Таня никогда не видела подобного беспорядка. Всюду валялись кучки каких-то тряпочек, пакли и почему-то кукольных ручек и ножек, а на некрашенных стелажах стояли и сидели разные диковинные куклы.

- Я - мастер-кукольник, - просто сказала Татьяна, и Таня вдруг догадалась, что никакого беспорядка в комнате нет - это было рабочее пространство, прекрасно организованное. Таня почувствовала восхищение, особенно острое оттого, что никак не ожидала найти в этой курносой толстой женщине творческую личность.

- Я и не догадывалась, что вы... Ты такая! - сказала Таня, осторожно трогая прическу из мелких зеленых змеек на голове у печальной куклы.

- Да ты не очень-то и старалась догадаться, - засмеялась Татьяна, - ты как бурундучок: забила свои проблемы за щеки и сидишь в норке пережевываешь. Советую все-таки иногда выходить в мир.

Таня ушла в свою комнату озадаченная. Подумав немного, она достала форс-мажорные деньги и пересчитала их. Прикинула, сколько прожить на них - вот так скромно, не покупая вещей и аскетически питаясь. Итог обрадовал ее: можно было протянуть почти год, а за этот год уж наверняка напишется что-нибудь, что будет востребовано. Только что это может быть? Таня никогда не писала на заказ и понятия не имела о музыкальном рынке. То есть, она слышала о нем краем уха, но надеялась, что ее минет сия чаша. Немного подумав, она решила, что неплохо было бы походить по театрам, чтобы поанализировать музыку, но вспомнила, что билеты не бесплатны. В конце концов, можно вложить деньги в личное развитие и найти работу не через год, а уже через полгода. Таня начала заново кроить бюджет с учетом культурного развития. Получалось не очень, тем более, что Таня не очень точно представляла себе цену театральных билетов. В дверь постучали. Таня быстро сгребла бумажки в кучку и накрыла нотной тетрадкой, но вошедшая сразу после стука, соседка успела их заметить.

-Денежки считаешь? - протянула она певучим голосом. Это была соседка номер два из ближней комнаты. Она имела благородный нос, что, как со временем убедилась Таня, не является гарантией душевного благородства. Впрочем, об этой соседке Рае ничего плохого сказать было нельзя. Жила себе, работала на какой-то фабрике, по выходным запекала курицу и ворчала на мужа, а тот демонстративно включал радио приемник на кухонном столе и клал на него голову.

- Денежки считаешь? - спросила она, помахивая какими-то бумажками, - а я как раз вовремя, значит. Вот, - она потрясла бумажками, - Аглая-то, царствие ей небесное, перед отъездом забыла заплатить, да и новое уже набежало. Я тут сумму написала, положишь на мой стол.

- Это... обязательно? - ужаснулась Таня.

- Во дает! - поразилась Рая, - это ж квартплата! Как же не обязательно?

Холодеющими пальцами Таня взяла листки и начала подсчитывать. Соседка постучала снова.

- Ты извини, что я все неприятные новости приношу, но тут такое дело: Аглаю один тип просил деньги в Польшу отвезти. А там, ты же знаешь, автобус горел - какие там деньги. В общем, приходил он, пока тебя не было. Можешь не платить, конечно, но боюсь, он нас всех здесь замучит.

- Сколько? - слабым голосом спросила Таня.

- Да не очень много! - обрадовалась соседка, - кстати, тебе еще нужно моющие средства купить и со следующей недели будешь дежурить по квартире. Ну, туалет с ванной мыть, - расшифровала она, взглянув на Таню,- что никогда не мыла?

После окончательного подсчета, а также введения в статьи расходов квартплаты и моющих средств, Таня совсем приуныла. Вдобавок захотелось есть. Она полезла в холодильник за уже порядком поднадоевшим аскетическим черным хлебом и, кусая несвежую горбушку, вдруг попала на невесть откуда взявшийся камешек и отломила кусочек зуба. Таня очень испугалась. Она привыкла ощущать себя целостной личностью с сильной волей, которую эта личность использует для жесткой самоорганизации (то есть, заставляя себя встать с дивана и, сев за пианино, просидеть там как можно дольше). Последний раз зубы Таня лечила в детстве, теперь же, спросив у соседки Раи, узнала, что нужно прикрепляться к поликлинике, а потом долго мучаться по очередям, и все равно сделают плохо, если бесплатно. Таня решила не делать, но мысль о разрушении зуба, который теперь становился источником опасных бактерий и угрозой для остальных зубов, не давала ей покоя. Когда же у нее распухла и заболела пораненная сколотым краем зуба щека, Таня решила изменить жизнь. Позвонив немного по театрам, где почему-то совершенно не требовались композиторы, откликнувшись даже на странное объявление в газете: нужны созидатели музыки - там нужно было сочинять на компьютере, что глубоко возмутило Таню: отдать трепет души бездушной машине! - Таня, доведенная до отчаянья, набрала номер этого странного Елизара Пенькова.

Почему-то он не удивился, как будто ждал, что она сейчас позвонит (а может, все время ждал?) и отреагировал на удивление решительно для такого очкатого чудака. Таня, закончив витиевато-ироничную фразу о потерянном пути, набрала воздуха, чтобы продолжать, но он вдруг сказал: я пишу.

- Что пишу? - не поняла она с каким-то неприятным удивлением: разве он тоже композитор?

- Пишу Ваш адрес, - отвечал он.

-Зачем? - растерялась она.

- Будем работать. Или вы не хотите?

- Конечно, хочу! - быстро сказала она, боясь упустить хоть малейшую возможность на успех.

Он приехал через два часа, и Таня, успевшая за время его пути вновь почувствовать пренебрежение к очкарику, страшно застеснялась, увидев его без очков и в узких элегантных джинсах.

- Что работаем? – деловито поинтересовался он. Таня совсем растерялась и брякнула то, о чем сейчас думала:

- А Вы прозрели?

Подразумевалось исчезновение очков, но вопрос прозвучал почти гневно (в последнее время Таня мало практиковалась в разговорах, если не считать нескольких телефонных звонков). Пеньков, никак не отреагировав на интонацию, спокойно объяснил:

- Я линзы теперь ношу. Так удобнее.

Они начали работать - то есть пытаться привести в более-менее законченный вид какой либо из таниных опусов, но странно: ни один из грандиозных композиторских замыслов, посетивших Таню в течении лета, не желал складываться в произведение, пригодное для слушанья.

Тане показалось, что она сейчас умрет - ее голова начала стремительно пухнуть, мир помутнел и пошатнулся. На самом деле она просто собралась заплакать, но не успела потому, что Пеньков, перебиравший в это время нотные листки, в беспорядке сваленные на столе, воскликнул:

- О!

- Что еще там? - убитым, потерявшим всякую вежливость голосом спросила Таня.

- Вот! Отличная тема! - и он торжествующе, словно на коня, вскочил на стул у пианино. Зазвучала какая-то мелодия. Таня не помнила ее. Может, он сам ее придумал из жалости к бездарной Тане? Но ноты на листочке были написаны таниным почерком. Таня оживилась. С другой стороны - что толку в красивом мелодическом куске без конца и начала?

- Вот ее мы и поработаем! - плотоядно облизнувшись, сказал Елизар, и кинулся расстегивать футляр гобоя.

Никогда еще Таня не испытывала подобных эмоций. Она как будто оказалась под микроскопом - ее мельчайшие мелодические ходы и интонации были тщательно проанализированы на предмет годности. Это было, на самом деле, первое в ее жизни внимание со стороны мужчины, и оно не могло не волновать ее, но она, конечно, не признавалась себе в этом.

- Работа! - думала она, - наконец то!

Они работали дотемна. За это время были склеены, несмотря на яростные Танины протесты, две совершенно несочетаемые, на Танин взгляд, мелодии, и впереди замаячило произведение, которое можно было сыграть даже на настоящем, не студенческом концерте. Потом Пеньков вдруг резко заторопился.

- Жена просила яблок купить, - объяснил он.

Таня выслушала это сообщение и почему-то решила, что имеется в виду какая-то абстрактная жена, а вовсе не жена Пенькова. Пеньков уже казался ей слегка близким по духу, а такой человек (как и она сама) несомненно, был чужд семейной приземленности.

Таня закрыла за ним дверь и заскучала. Жизнь снова показалась ей довольно бессмысленной. Она пошаталась по квартире, заглянула к тезке-кукольнице. Та сосредоточенно размешивала в потрескавшейся деревянной миске что-то вонючее. При виде этой, несомненно тяжелой и, скорее всего, вредной работы, Таня опять резко почувствовала свою никчемность. Она вернулась в свою комнату. Ей хотелось позвонить Пенькову. Конечно, не ради него самого, но чтоб уточнить некоторые рабочие моменты. Пока она формулировала для себя, что это были бы за моменты - он позвонил сам и попросил разрешения придти завтра совсем вечером, после его работы - оказывается, он работал в оркестре.

Пришел он в скучном костюме и очках, но Таня уже не обратила на это внимания - подготовка к мифическому концерту захватила ее. Они стали работать каждый день, причем он засиживался, едва успевая на метро. Когда в один день он не смог придти - Таня, почти оскорбленная тем, что у нее отняли любимое занятие, позвонила ему, чтобы обговорить нюансы каденции одной из композиций. Какой-то не особенно приятный женский голос ответил ей:

- А Елика нету, я его в магазин послала.

У Тани все перевернулось внутри. Что еще за Елик? Таня привыкла называть его на вы и только полным именем. Ей виделась в этом некая научная строгость, или может, аристократизм давно ушедшего века. И то и другое могло свидетельствовать о высокой Таниной духовности. Так, что почти в бешенстве от этого Елика, Таня сурово спросила:

- А Вы, вообще, кто ему?

На том конце провода икнули, потом женский голос, ставший еще менее приятным, произнес:

- Я-то жена. А вот Вы, вообще, кто?

Таня от неожиданности бросила трубку. Посидела немного, переваривая, случившееся. Надо будет рассказать Пенькову, - подумала машинально и вдруг, до смерти испугавшись, что эта неприятная женщина, разозлившись, не пустит больше его работать Танины произведения, она начала поспешно набирать тот же номер.

- Вы меня простите, - затараторила она, боясь дать возможность вставить слово женскому голосу, - я была уверена, что это рабочий номер! Видите ли, мы с Елизаром работаем, и у меня и в мыслях не было, что этот номер домашний!

- Домашний, конечно, - заметно подобрел голос, - а вы, наверное, - композитор Татьяна Ручейникова?

Как же важны правильные формулировки. Скажи жена Пенькова - просто Таня или, еще хуже композитор Таня и Таня почувствовала бы себя оскорбленной тем, что Пеньков обсуждает ее с женой. А композитор Татьяна Ручейникова в устах незнакомого человека казалось почти признаком славы, и Таня почти полюбила эту пеньковскую жену и уже не придиралась к ее дальнейшей речи, к которой, вообще-то, стоило бы придраться.

- Я рада, что он Вас нашел, - сказала пеньковская жена, - я решила, что буду позволять ему реализовываться сольно, а то в нашем оркестре некоторые совсем не реализовываются и спиваются. На самом деле, я считаю, в этом виноваты только их жены...

И жена Пенькова пустилась в долгие рассуждения о пользе женской мудрости. Тане неловко было прервать ее, и она была так благодарна соседке Рае, вдруг возникшей на параллельной трубке с просьбой позвонить.

- Ах! Вы в коммуналке? Какой ужас! - воскликнула жена Пенькова перед тем, как повесить трубку. Таня подумала, что, наверное, жить в коммуналке - тоже признак духовности.

Когда на следующий день пришел Пеньков, как обычно, с портфелем, полным нот, и гобойным футляром - Таня, помявшись, сказала ему со смесью удивления и гордости:

- А я с твоей женой познакомилась!

- Мне Лидуся говорила, - не прекращая копаться в портфеле, отозвался он. Помолчав, добавил:

- Она сначала подумала, что ты моя любовница.

- Что? - вскрикнула Таня, - как она могла! Это же невозможно!

- Ну почему же, невозможно, - улыбнулся Пеньков, - очень даже возможно.

Тане показалось, что Пеньков ее предал. Любовница! Фу, как грубо и бездуховно! С другой стороны - что еще ждать от человека, у которого есть жена?

Некоторое время Таня хмуро сопела и смотрела в сторону, но потом увлеклась работой и забыла, что обижена.

Так они работали день за днем, а концерт так и оставался мифической величиной. И вдруг позвонила танина бывшая однокурсница и странно бодрым тоном сообщила о смерти их старой профессорши по истории музыки.

- Ой! - сказала Таня. Она как раз подумывала зайти на днях в консерваторию к этой профессорше, чтобы поспрашивать насчет аспирантуры по музыковедческой специальности. Бывшая однокурсница, между тем, тараторила дальше:

- Значит, будет концерт ее памяти и там можно показать свои сочинения, не будучи студентом!

- Откуда ты знаешь... - нерешительно начала Таня, чувствуя зарождающиеся где-то в носу слезы.

- Я уже нас записала! - торжествующе объявила однокурсница, - какой у тебя будет инструментальный состав?

- Фортепиано и гобой, - машинально, следя за уровнем притаившихся в носу слез, произнесла Таня. - А от чего она умерла?

- От сердца, наверное, или от желудка. Да какая разница? В общем, встретимся на концерте.

Концерт был скромный – а каким же еще быть вечеру памяти? Таня жадно оглядывала знакомые лица – самых активных не видно, наверное, заняты чем-то поинтереснее. Собственно, выступали студенты только младших курсов и такие же, не попавшие в аспирантуру свободные художники, как она сама. Они с Елизаром выступили бодро, даже с каким-то куражом, до сих пор неведомым Тане. И педагоги похвалили Танино сочинение, кто-то пожал ей руку, но ее профессора не было в зале и вообще мероприятие оказалось тем, чем и должно оказаться подобное мероприятие, и странно было бы искать в нем карьерных возможностей. Домой Таня вернулась убитая и сразу полезла пересчитывать оставшиеся деньги. Выходило, что даже при самой экономной жизни, их едва хватит на месяц.

Таня впала в хандру, столь глубокую, что ее раздражил звонок Елизара, собирающегося, как всегда, придти репетировать. Будь у нее чуть больше сил – она сказала бы ему не приходить, но сейчас смогла только вяло промычать нечто нечленораздельное, и Елизар истолковал это, что она ждет его.

Через два часа раздался звонок в дверь. Таня выползла открывать дверь и застыла на пороге: Елизар был не один, а с низенькой девушкой в шляпке и с неимоверно накрашенными глазами.

Здравствуйте… – нерешительно начала Таня и вопросительно посмотрела на Елизара, - твоя жена?

Да нет, Лидуся, как всегда, дома! – весело отозвался он, зачем-то снимая с девушки шляпу, – а это – Лизуня, она будет мне массаж рук делать.

- Какой кошмар! – холодея, подумала Таня. – Он бабник. Хотя мне-то что?

- Лидуся нашла Лизуню и теперь заставляет меня пользоваться ее услугами, - объяснил Елизар, втаскивая в комнату помимо своих футляров еще огромную сумку Лизуни.

- Хорошо, - согласилась Таня, - а зачем массаж делать у меня?

- Так Лидуся меня к тебе не отпускала без массажа, а так согласилась и говорит: может, тебе тоже массаж захочется.

- Боюсь, массаж мне сейчас не по средствам,- мрачно сказала Таня.

- Да оптом-то совсем дешево выйдет! – засуетился Елизар, - Правда, Лизуня.

- Подожди, - подала низкий хрипловатый голос Лизуня. Ее речь была примечательна каким-то прямо-таки махровым оканьем. – Дай Лидии позвоню, уточню.

Она получила доступ к телефону, и квартира наполнилась ее оканьем и потоком каких-то непонятных терминов. Наконец, трубка была сунута в руки Тане со словами: «Сами-то-вот разбирайтесь!»

- Татьяна, это Лидия! – услышала Таня голос Елизаровой жены, - Вы там полный массаж не делайте, если денег нет, а от профилактического не отказывайтесь, Лиза бесплатно сделает. Вы музыкант, руки – Ваш рабочий инструмент.

- Спасибо… - совершенно перестав понимать что-либо, пробормотала Таня.

- Ничего, - утешил ее Елизар, - это быстро.

Лизуня, отодвинув ноты, разложила на столе какие-то ванночки. Уровень бреда, зашкалив, начал развлекать Таню. Она с любопытством наблюдала за Лизуней, совершающей загадочные манипуляции с руками Елизара и одновременно оглашающей комнату мощным оканьем. Это оканье завораживало, даже если не вдаваться в смысл.

- И еще ОрОнжировку мне надо, пОю я… - вещала Лизуня, - вы ж тут музыканты сОбрОлись, можа, пОсОветуете.

- У тебя есть кто-нибудь на примете? – поинтересовался Елизар. Таня не отвечала. Глаза ее лихорадочно заблестели.

- Вообще-то это не в консерватории искать надо, - продолжал Елизар, - а в училищах, где есть эстрадное отделение.

- Не надо училища, я делаю аранжировки, – сказала Таня странным севшим голосом и, разозлившись на себя, крикнула:

- Сколько Вам нужно их?

- Ты? - удивленным хором вокликнули Елизар с Лизуней.

- Что удивительного? - с досадой спросила Таня, - у меня же все-таки диплом композитора!

- Во, пОвезло-тО! - обрадовалась Лизуня, - я ведь кассету свОю в кОсметичку нонеча кинула. Начинай тама с номера три, тама сама важная песня.

- А ты когда-нибудь делала аранжировки? - осторожно поинтересовался Елизар, когда обнадеженную Лизуню наконец спровадили. Таня сердито засопела и напомнила, что у нее была пятерка по оркестровке.

- Ну замечательно! - обрадовался Елизар, - тогда давай сегодня не будем репетировать - заработок сейчас для тебя важнее. Удачной работы!

Таня осталась одна, злая, как тысяча непризнанных гениев. У нее не было даже приблизительных мыслей, что делать с тоскливым и совершенно невразумительным Лизуниным вытьем. Правила пользования большим симфоническим оркестром, которые, судя по оценке, Таня хорошо знала, смотрелись в контексте Лизуниного творчества так же нелепо, как туфли на шпильках в коровнике. К тому же никак не удавалось определить ритм самой важной песни, равно, как и соседних, менее важных. Таня терзала шипящую кассету два часа, после чего, совершенно измученная, позвонила Елизару и долго мялась, стыдясь признаться в своей профессиональной несостоятельности. Елизар терпеливо слушал ее рассуждения о погоде, потом вдруг сказал:

- Я тут подумал про твой проект с Лизуней - тебе же не на что записывать ее аранжировки!

Таня потеряла дар речи. Она собралась заработать, а теперь выходит, ей еще и платить?

- Ну а как ты собираешься дать ей готовый продукт? - не унимался Елизар, - Она, думаешь, ноты знает?

Таня, зажав трубку рукой, всхлипнула.

- У меня есть одна мысль, - вдруг сказал Елизар, - подожди чуть-чуть, ладно?

Через несколько часов он позвонил в дверь, весь потный со слипшимися волосами. Рядом с ним стояла большая коробка.

- Компьютер! – объяснил он, нежно похлопывая коробку.

«Неужели придется опуститься до такой пошлости, как неживая компьютерная музыка?» - пронеслась в Таниной голове мысль и заглохла, потому, что в следующий момент Таня уже помогала Елизару втаскивать коробку в комнату. Елизар очень осторожно, даже трепетно, подвинул Танины партитуры и водрузил на стол монитор. Таня с ужасом наблюдала.

- Наверное, он кучу денег стоит? – нерешительно спросила она.

- Да это товарищ мой одолжил, - улыбнулся Елизар, - Он за границу на полгода уезжает.

-Тогда, значит, я его сломаю, – мрачно сказала Таня.

-По-моему, это не так просто. На компьютеры защиту ставят от идиотов.

-Спасибо за комплимент, – вздохнула Таня, - Ну, показывай, что делать.

Выяснилось, что показать Елизар может только, как включать компьютер. Обо всем остальном он имел весьма смутные представления, но считал, что «главное – нАчать». Начал он с того, что позвонил хозяину компьютера и долго терзал несчастного, коряво записывая выведанную информацию на газетных полях. Писать на Таниных черновиках, видимо, представлялось ему кощунством. Дотерзав товарища, Елизар положил трубку и торжественно провозгласил:

- В этом компьютере есть все, что необходимо для музыканта!

И добавил буднично:

- Только разобраться нужно…

Разбирались допоздна. Трактовали непонятные английские слова и елизаровы закорючки. Компьютер упорно не желал общаться с микрофоном. Зато желала общаться жена Елизара, и чем ближе к ночи – тем больше. Когда в очередной раз раздался телефонный звонок, Елизар просто махнул Тане рукой, продолжая уговаривать компьютер полюбить микрофон. Таня обреченно взяла трубку, но говорить было, похоже, не нужно - там жена Елизара ругалась с соседкой Раей по поводу позднего звонка: нет, вы вообще понимаете, что звоните за полночь в коммунальную квартиру? Таня сделала Елизару пару отчаянных знаков, он, не отрываясь, смотрел в монитор, и вдруг из компьютера послышался тихий телефонный звонок. Елизар вскочил с диким воплем: получилось! Лидуся, услышав голос мужа, повеселела, быстро извинилась перед Раей и повесила трубку, а Елизар, весь сияя, быстро собрался и убежал.

Оставшись одна, Таня осторожно, боясь перепутать, выключила компьютер и задумалась. Как-то незаметно все ее дела оказались связаны с Пеньковым. Это совершенно не согласовалось с Таниными представлениями о цельной личности, которой она привыкла себя считать. Тане стало очень неприятно, и она решила завтра не встречаться с Пеньковым, но во что бы то ни стало освоить компьютер самой.

На следующее утро она приготовила речь насчет самостоятельности, но Пеньков как всегда позвонил первым.

- Привет, извини, не приду сегодня! - выпалил он, - Лидусю в роддом положили…

- В какой еще роддом...- совсем растерялась Таня.

- В третий, - ответил он, - но там не пускают, извини, мне нужно бежать!

Таня была настолько не готова в такой новости, что ей показалось сначала, что жену Елизара положили в роддом на какое-то лечение. Таня даже машинально прикидывала, как это лечение скажется на времени их с Елизаром рабочих встреч. И вдруг смысл дошел до нее. У него теперь будет ребенок. А как же она, Таня? И тут же Таня перепугалась своих мыслей - откуда они такие в ее голове - недуховные такие, да даже просто некрасивые. Таня стало неуютно в комнате и она поспешно вышла в коридор, пробурчав себе под нос: ой, совсем забыла. В коридоре было пусто. Из-за двери одной комнаты доносилось тихое, но настойчивое бурчание - соседка Рая снова пилила мужа. Зато дверь у кукольницы была гостеприимно распахнута и Таня потащилась туда. Кукольница задумчиво сидела перед тарелкой, полной разноцветных пластмассовых глаз, рядом, трагически задрав лапы, лежал безглазый тряпичный зверь.

-Привет, тезка! - не оборачиваясь, сказала она, как жизнь творческая?

- Вот, жена у гобоиста рожает...- пожаловалась Таня.

- Дивно! - прикладывая к зверю сапфирово-синий глаз, заметила Татьяна.

- Не знаю, как мы теперь работать дальше будем...

- Тюю! - присвистнула кукольница, наклеивая второй глаз, - жена же рожает, не гобоист! Ну, что, как тебе наш грешный мир? - спросила она зверя, удивленно смотрящего новыми сапфировыми глазами.

- Ну, я пойду, - сказала Таня. Придя к себе, она с тяжелым вздохом включила компьютер и осознала, что не знает, что делать дальше, потому, что весь вчерашний день, пока Елизар подключал микрофон, она размышляла о своем пути в искусстве. После многочасовой битвы, замочив слезами клавиатуру, Таня, наконец, нашла и открыла файл для записи, сделанный вчера Елизаром. Самоуважение постепенно начало возвращаться и тут позвонила Лизуня.

- Танечка, как мОя ОрОнжировка? - вопросила она, забыв поздороваться.

- Нахожусь в процессе работы! - бодро соврала Таня.

- От мОлОдец! - обрадовалась Лизуня. - А завтра можнО? А то прОдюсер у меня нарисОвался...

Тане мучительно захотелось признаться в своей несостоятельности. Тогда не надо будет сражаться с компьютером и зависеть от Пенькова с его семейством... Но тогда получается, что правы родители и она - бездарь, получивший ненужную профессию...

- Простите, - начала Таня и сама удивилась жесткости своего голоса, - вам нужна профессиональная аранжировка или любая примитивная пошлость?

- ПрОфессиОнально кОнечнО! - испугалась Лизуня. - Ты делай все как нужнО. ПОдОждет прОдюсер.

- Так-то, дорогая, - покровительственно, с интонацией своего профессора произнесла Таня, положила трубку и пошло заревела. Раздался звонок в дверь. Она не пошевелилась. Все равно не к ней. Больше не звонили, зато начали скрести в дверь комнаты.

-Достали уже! - крикнула Таня и дверь начала осторожно открываться. Показалась коробка с нарисованной фортепианной клавиатурой, и за ней всклокоченная голова Елизара. Таня поспешно схватила партитурную бумагу и сделала вид, что пишет.

- Вот! - с сияющим видом сказал он, - теперь ты точно напишешь ей аранжировку. Здесь есть все инструменты.

- Но они же не настоящие! - всхлипнула Таня и вдруг испуганно вскочила:

- А ты откуда взялся?

- Да у тебя телефон все время занят был, я решил привезти клавиши, чтоб ты время не теряла. Ну, я пошел.

- Тебе в роддом надо? - осторожно спросила Таня. Он рассмеялся.

- Нет, конечно! Там уже все без меня сделали. У меня теперь дочка.

Таня не знала, что нужно говорить в таких случаях, но помнила, что младенцам нужно менять пеленки, поэтому она сказала:

- Большое спасибо за все. Не могу больше тебя задерживать - тебе надо бежать ухаживать за ребенком. Однако Елизар не согласился.

- Да не нужно мне никуда! Дома никого. Как раз могу остаться и поработать. Не волнуйся, я умею спать на полу.

Клавиши Елизар, оказывается, одолжил у Лизуни, причем сплел какую-то хитрую историю, чтобы не выдавать Таню, у которой, как у опытного аранжировщика, не могло быть проблем с оборудованием. К счастью, компьютер с третьего раза согласился их опознать, и можно было начать, собственно, работу. С помощью Елизара, Таня кое-как разобралась в лизунином вытье, большая часть необычности которого заключалась в непонимании элементарных музыкальных законов. Но все же дремучая нотка самобытности была в лизунином творчестве. Годы спустя, устав от бесчисленного количества аккуратных бодрых певцов, поющих строго по шаблону того или иного стиля, Таня с теплотой вспоминала Лизуню.

Когда ритм и тональность важной песни начали проясняться - Таня воспряла духом и довольно лихо наиграла на пианино какое-то подобие аккомпанемента. На синтезаторе клавиш было меньше, чем на пианино, и свободную композиторскую мысль пришлось немного придушить. Зато на клавишах можно было имитировать какие угодно музыкальные инструменты. Таня немедленно занялась этим, и Лизунино творчество приобрело еще большую монументальность и эпичность. На эпические звуки пришла заспанная соседка Рая и напомнила о правилах коммунального бытия.

- Купим наушники, - утешил ее Елизар. Работу все же пришлось прервать. Юные аранжировщики, пошатываясь от усталости, выползли на кухню и наткнулись на кукольницу Татьяну, ждущую своего чайника.

- Это у тебя жена рожает? - спросила она Елизара.

- Отрожалась уже! Дочка у меня! - весело ответил он.

- Пойдем ко мне! - вдруг решила кукольница. - Пойдем-пойдем, такое нельзя не отметить!

Водка у кукольницы была самая обычная, но на Таню, никогда не пившую ничего крепче полбокала шампанского на Новый Год, она оказала сильнейшее впечатление. Неземное вдохновение снизошло на Таню, Елизару с кукольницей пришлось постоянно оттаскивать ее от пианино, на котором она рвалась немедленно исполнить подлинный прорыв в искусстве. Ближе к утру ей наконец удалось дорваться до своей комнаты, но знакомые клавиши вдруг взбунтовались и неконтролируемой волной начали наплывать на Таню. От удивления она скатилась на пол, и заснула под пианино.

Проснулась Таня в своей кровати и долго вспоминала разную привычную информацию: кто она, где она и прочие полезные в жизни вещи. Вспомнив, она совершила насилие над собой и встала с кровати. Елизара не было в комнате. По стеночке она проползла на кухню. Там кукольница варила сосиски.

- Привет, - робко сказала Таня.

- Привет-привет, - отозвалась кукольница, сосредоточенно разглядывая кастрюлю. – А ты, мать, оказывается, страшна в гневе!

- А что я сделала? – испугалась Таня.

- Да ничего особенного. Только все время давала понять, что ты – гений, человек высшего сорта, не то, что мы грешные.

- Ой как стыдно! – простонала Таня и вдруг поняла почему нигде не видно Елизара. – А … он … ушел, да?

- Да придет сейчас, твой отец семейства! За кефиром пошел, тебя отпаивать.

- Таня с ужасом ждала, что Елизар отдаст ей кефир и, сухо простившись, уйдет. Но он появился такой же оптимистичный и деловитый, как всегда.

- Ты живая? – спросил он, - давай пей кефир, и идем работать. Лизуня уже звонила, пока ты спала.

Вдвоем они довольно быстро довели до некоего завершения эпическое полотно, которое должно было стать аранжировкой для Лизуниной «главной» песни.

Тане пришлось научиться петь «главную» песню, чтоб показать Лизуне, как правильно пользоваться ОрОнжировкой. И надолго в Таниной памяти завязли дикие и корявые Лизунины строки:

Ой

Выйти мне позволь,

О, душевна боль!

Жизнь

Делает нам страх

Но держи в руках.

Я приду сказать о мире

Или сделать харакири

Черный ворон на суку

Кричит: «Девушка – куку!»

Ой!

Прослушав «ОрОнжировку» Лизуня молчала так долго, что Таня уже попрощалась с деньгами. Но Лизуня вдруг довольно хмыкнула и сказала:

- Ого! Вон скокО музыки у меня в песне-тО! Выходит – я вОще кОмпОзитор!

«Это я – композитор! У тебя в песне не было музыки – только одно вытье!» - хотела крикнуть Таня, но, вспомнив о деньгах, сдержалась и сказала, как можно солидней:

- Интересный у Вас материальчик. Крайне приятно было работать.

- И сколько же с меня-тО? - осведомилась Лизуня.

Прямо как в анекдоте «все-таки что-то важное мы упустили» - подумала Таня, покрываясь холодным потом. Она как-то не удосужилась узнать хотя бы примерные цены на аранжировки.

- А... Это... Сегодня ничего не нужно! - наконец нашлась она, - вы дома попойте, привыкнете - может что-то переделать нужно.

Лизуня радостно ускакала, а Таня посчитала оставшиеся деньги и поняла, что с едой скоро придется завязывать... На следующий день Лизуня не позвонила, а у Елизара телефон все время молчал. Таня сходила в магазин и купила пять буханок черного хлеба, надоевшего до жути. Решила - если завтра до обеда Лизуня не появится - пойти устроиться в метро уборщицей. Там ее точно возьмут.

Обед с голодухи Таня себе назначила нечестно рано и уже в полдень спускалась в метро. Вахтерша выслушала ее и проводила в какую-то дверь, которую Таня раньше и не замечала. Там сидела толстая тетка в горошковом шейном платке и грызла семечки. Она посмотрела на Таню с брезгливым интересом, как на таракана.

- У вас ваще какое образование, девушка?

Таня, памятуя о своей неудаче в магазине, решила не говорить про консерваторию.

- Да нету у меня образования! – ответила она беззаботно и улыбнулась как можно шире для простонародности.

- Что, и десять классов не закончила? - удивилась тетка.

- Не-а, - сказала Таня, даже не соврав: музыкальная спешкола, которую она закончила, была одиннадцатилеткой. Тетка почему-то недовольно нахмурилась.

- Ну и шла бы в ПТУ, чем груши околачивать!

- Так я же на работу хочу к вам устроиться! Вы что, не возьмете меня? Вам же уборщицы требуются.

Тетка еще раз внимательно осмотрела Таню:

- Куда тебе уборщицей? Не девка, а мощи! Я, думаешь, за тобой ведра таскать буду? Ты себя-то еле носишь. Иди в ПТУ, может, на человека станешь похожа!

Все это было настолько нелепо, что Таня начала смеяться и не могла остановиться до самого дома. Входя в подъезд, она перевела дух, вспомнила, что денег больше нет, и опять начала смеяться.

На лестничной площадке ее ждали Елизар с Лизуней.

- Ну что? Не подошла аранжировка? - грубо вырвалось у Тани вместо приветствия.

-Почему? ПОдходит мне все-тО… - удивилась Лизуня. ОплОтить хОчу и еще заказать.

- Сейчас дайте дверь открыть, поговорим, - сурово сказала Таня и, начала отпирать дверь как можно медленней, чтобы успеть придумать цену. Цена, по понятным причинам не придумывалась. Вспомнилось выражение «цены взяты с потолка». Таня закатила глаза кверху, но не увидела ничего, кроме плесени на месте бывшей протечки у люстры, которую придется снимать Тане, поскольку появилась эта дрянь в ее дежурство. Возвратив взгляд обратно в более привычное горизонтальное положение, Таня увидела, как Елизар показывает ей из-за спины три пальца. Таня приосанилась.

- Проходите в комнату, Лиза. В общем, так: если ничего переделывать не надо - это будет стоить три тысячи.

Правда, перед произнесением суммы Танин голос предательски вильнул. Ей было стыдно просить так много.

- Надо же! Совсем недорого! - обрадовалась Лизуня. Позднее Таня узнала, что это было меньше трети стоимости аранжировки.

Вечером произошел праздничный поход в супермаркет. Таня позволила себе все! Все! Даже копченую колбасу! Даже ананас, который, впрочем, оказался невкусным и потом долго кособочился в холодильнике. Впереди были еще девять Лизуниных песен.

Как раз в торжественный момент сортирования еды почему-то пришел Танин отец. Таня торжествовала. Стол, заваленный продуктами, несомненно свидетельствовал о верном выборе профессии. «Угощайся, папа!» - радостно пригласила она, но отец отказался. Он присел на краешке дивана и долго оглядывал кухню.

- Понимаешь, я мальчишкой сюда часто бегал, – вдруг сказал он. Помолчал и спросил, явно стесняясь. – А она… ничего обо мне не говорила?

-Нет, не говорила, – соврала Таня. Не передавать же слова Аглаи о том, что папе не повезло с мамой.

- Значит, не говорила, - грустно сказал папа. - Ну, ладно! - и быстро собравшись, ушел, так и не поинтересовавшись таниными успехами. Таня села и задумалась. Профессиональный рост, которым она только что так гордилась, показался ей маленьким и несерьезным. Она подумала, что неплохо было бы поговорить об этом с Елизаром, но он забирал жену из роддома, и Таня боялась набирать его номер. Вдруг она показалась себе огромной железной статуей. Голова статуи была набита каким-то ржавым хламом, и нужно было пробраться через этот хлам, чтобы выглянуть и увидеть мир через узкие и пыльные железные глазницы.

Таня была уверена, что Елизар, обремененный ребенком, перестанет ходить к ней, но его не было всего два дня, после чего он опять стал появляться ежедневно и, нервно отвечая на звонки жены, придумывать новые планы покорения мира Таниным творчеством. Так подошла к концу зима - первая для Тани в роли свободного художника. За это время Таня немного поднаторела в искусстве аранжировки и купила старый, но профессиональный синтезатор. Появились у нее клиенты - помимо Лизуни. А все потому, что на третьей Лизуниной песне Таня забеспокоилась и, навестив родителей, выписала почти все номера из маминой старой дермантиновой телефонной книги. Маме пришлось сказать что-то туманное насчет возможного продолжения знакомств с некоторыми молодыми людьми. В принипе, родители больше не давили на Таню, после того, как она вдруг неожиданно отхватила себе такой завидный кусок недвижимости в центре города, но мама все же высказала сожаление, что у Тани нет ни приличной работы, ни мужа. Отмахнувшись от маминых сетований, Таня побежала домой и засела за телефон.

- Алло! - голосом, лучащимся от счастья, начинала она разговор с каким-нибудь полузабытым родственником, - это Таня, которая композитор... Далее, справившись о делах абонента, Таня рассказывала о своей домашней студии. Процент новоявленных клиентов рос на удивление. Таня и не подозревала, сколько людей в ее ближайшем окружении занимается творчеством. Правда, чтобы назвать большую часть этого творчеством, ей приходилось делать над собой великие усилия. Но, в конце концов, почему бы не сделать усилие, если в итоге зарабатываешь деньги любимой профессией? Поэтому, когда Елизар нашел возможность еще раз выступить в консерватории, затесавшись среди студентов на юбилее своего профессора по гобою, Таня смотрела на студентов и аспирантов без сожаления, а даже немного свысока. Но концерт получился удачный, и Тане захотелось его отметить. Они с Елизаром пошли в универсам, купили всякой еды и вина. Вино не так оглушало, как водка, и потому казалось, что пить его можно безопасно. Таня села за пианино и начала наигрывать что-то такое новое и свежее! Работа с чужими простенькими песенками разохотила ее на эстрадные интонации. Елизар выхватил свой гобой, но пасторально-академическое звучание не подходило к настроению момента и, положив гобой мимо футляра прямо на стол, взял гитару. Таня как-то особенно остро почувствовала, что гитара неудобна для него, всю жизнь проигравшего на гобое, правда, минутой позднее это уже не имело значения, поскольку раздался звонок в дверь. Елизар испуганно взглянул на часы.

- О-па! Метро-то уже не ходит!

Таню больше волновало, как бы соседи снизу не вызвали милицию по поводу ночного музицирования. За дверью стояла Лидуся. Таня никогда не видела ее раньше, но сразу узнала. Лидуся выглядела именно так, как должны были выглядеть жены в Танином представлении: круглое лицо, обрамленное кудряшками, легкое коричневое пальтишко, чуть прикрывающее полноватые коленки, из-под пальтишка выглядывает цветастый подол - то ли платьице, то ли халатик.

- Простите, здесь живет Татьяна Ручейникова? - спросила Лидуся неестественно повышенным тоном, будто читая стихотворение. Таня ужасно струсила, как будто ее застукали за чем-то стыдным. Хотя и в самом деле нехорошо пьянствовать по ночам с чужими мужьями. Елизар тоже подошел и стоял за спиной.

- Простите, мы немного концерт отметили и забыли про время... - пролепетала Таня.

- Что Вы, Татьяна! - Воскликнула Лидуся, - вы ни в чем не виноваты. Елик - взрослый человек и... вообще не лезьте в отношения между мужем и женой!

- Ну, зачем ты приехала, Лидуся! – досадливо морщась, начал Елизар, - здесь только узкий диван и раскладушка, мы просто не поместимся втроем.

- А мы и не будем спать в чужом доме! – также приподнято-звонко возразила Лидуся. – Мы поедем к себе домой. Катюнечка заждалась папу, никак не засыпает без тебя.

Елизар вздохнул.

-Хорошо. Сейчас вызову такси.

- Не надо никакого такси. Одевайся, мой папа внизу в машине нас ждет.

Елизар торопливо накинул куртку.

- Извините… - еще сказала Таня им вслед.

- И не думайте даже, Таня. – откликнулась Лидуся, по-хозяйски беря Елизара под руку, - Мужчина должен сам отвечать за свои поступки.

Таня закрыла дверь и схватилась за косяк, потому, что вдруг все завертелось у нее перед глазами. Придерживаясь за стену, она вернулась в свою комнату и долго стояла у стола, тупо глядя на телефон. Потом села за пианино и начала с остервенением играть какие-то бессвязные отрывки, надеясь, что наконец придет милиция и наполнит ее опустошенную душу хоть каким-нибудь содержанием. Но никто не пришел. Ее отчаянный порыв сник и выдохся, и она с сожалением подумала о том, на утро нет ни кефира, ни таблеток от головной боли.

На следующее утро она стонала, ерзала на своем узком диванчике, непрерывно обещая себе, что больше никогда... Звонить Елизару, конечно же, было неприлично после вчерашнего, и она лежа, просто представляла себе, как было бы хорошо если бы он сейчас вошел в комнату с кефиром, да можно даже без кефира, а просто поговорил бы с ней, чтобы отвлечь ее хоть немного от ее ужасного состояния. И он действительно появился, когда она почти задремала, вошел, держа в руках пакет кефира и большую желтую грушу. Она не слышала звонка и подумала, что у нее начался бред. Потом ей стало получше, и они вместе смеялись над этим, но вскоре Елизар поскучнел и заторопился домой. Таня проводила его и поплелась к кукольнице. В ее комнате стояло зеленое мягкое кресло с большими подлокотниками. Ткань на подлокотниках кое-где совсем протерлась, и сквозь травяную зелень обивочной ткани просвечивал поролон - желтый, как топленое масло. В этом кресле было удивительно удобно сидеть, забравшись с ногами, что Таня и сделала. Вдруг ей стало дурно от запаха клея, который она только что не замечала.

- Татьян, как ты только работаешь с таким запахом? Дышать же невозможно!- пожаловалась она кукольнице.

- А? - рассеянно отозвалась та, сосредоточенно склеивая какую-то непонятную блестящую конструкцию, - запах-то? Сейчас произведем замену.

Она не глядя пошарила на этажерке и вытащила пачку ароматических палочек. Привычным движением вставила одну из них в специальный желобок из черного дерева и поднесла зажигалку. Тонкий экзотический аромат поплыл по комнате, полностью заглушив запах клея.

- Как просто! Нужно только произвести замену! – подумала Таня, почему-то вспомнив при этом Елизара и поудобнее свернулась в кресле. Правда через некоторое время голова разболелась еще больше, и Таня побрела в свою комнату, продолжая думать о том, что надо бы прекращать дружбу с женатыми мальчиками. Вот только бы заработать скорей на собственный компьютер.

Когда наутро позвонил Елизар и сказал, что заскочит на пару минут, она, как ей казалось, разговаривала холоднее обычного. Все время, пока он ехал, она прикидывала в голове варианты беседы, насчет ее желания не мешать никоим образом его семейной жизни и … тут ее совесть уже не знала, как быть, потому, что они действительно работали вместе, и нужно было уже идти на материальные жертвы для того, чтобы меньше общаться. Таня решила объявить ему о своей готовности работать отдельно, если он сам найдет, что это нужно. А он, скорее всего, не найдет, и все останется по-старому, но это уже будет не ее вина. Переложив ответственность за их отношения на плечи Елизара, Таня немного успокоилась и решила даже немного принарядиться для такого ответственного разговора. Выбрав из своего скудного гардероба розовую кофточку, купленную матерью специально для встреч с женихами, она быстро стерла своей старой футболкой пыль с пианино, и тут раздался звонок в дверь.

Елизар почему-то был с большим чемоданом на колесиках. Он торопливо вкатил его в прихожую и улыбнулся.

- Привет!

«Даже и не заметил розовой кофточки. Да и зачем розовая кофточка композитору?» - с обидой подумала Таня и сказала немного отстраненно:

- Пойдем, что ли, чаю попьем?

- Да не успею я! – грустно сказал Елизар, - мне на вокзал нужно, уезжаю я.

- А… - произнесла Таня и схватилась за косяк, почувствовав, что из нее как будто вытащили все кости, – а когда вернешься?

- Не знаю, – вздохнул он, - может и не вернусь. Лидуся меня выгнала, а квартиру здесь снимать мне денег точно не хватит.

- Из-за меня, да? – глухо спросила Таня, – а ты сам из какого города?

- Да нет, не из-за тебя совсем. То есть, она, конечно, недовольна была, что я у тебя много времени провожу, но главное не это. Ей деньги нужны, а я в оркестре мало зарабатываю. Она мне сказала бросить музыку и идти работать к ее отцу, он начальник одной крупной фирмы.

- Из какого ты города? – упрямо, будто не слыша его, еще раз спросила Таня. Он тихо улыбнулся.

- Да не город это. Поселок такой за полярным кругом. Спасибо тебе за все, я пойду, а товарищ мой, если что сам за компьютером придет.

- Угу, – сказала Таня и потащила его чемодан в комнату. Там она яростно расстегнула молнию и вывалила содержимое на пол.

- Ты…что делаешь? – он завороженно следил за ней. Таня схватила охапку вещей из чемодана и швырнула на свою кровать. При этом отстраненность не оставила ее и этим отстраненным зрением она с ужасом увидела кучку линялых мужских трусов и заштопанных носков и на своей подушке. Но не в ее правилах было изменять своим решениям, пусть и спонтанным.

- Где твой билет? – довольно грубо спросила она, и вдруг, увидев этот неказистый кусок бумаги, она схватила его и разорвала на мелкие кусочки. После этого она почувствовала ужасную усталость и принялась очищать от елизаровых вещей место на кровати. Он осторожно помогал

- Я же надоем тебе, - сказал он, когда они, немного упорядочив пространство, сели рядом .

- Надоешь – куплю билет, - проворчала Таня, - я же тебе его должна. Может, кстати, я еще первая надоем. У меня характер плохой, мне мама говорила.

- Вдруг это у нее самой плохой? – высказал версию Елизар и отправился на кухню ставить чайник.

Если бы Таня могла предположить, чем обернется ее спонтанный поступок! Уже вечером после чаепития, когда они стали размещать Елизаровы вещи, она почувствовала раздражение. В шкафу было катастрофически мало места. Нужно было срочно выбросить вещи Аглаи, но Таня как-то не могла на это решиться. Тогда Елизар нашел в шкафу неиспользуемые полки и сколотил из них хитрую антресольку внутри шкафа, куда общими стараниями было впихнуто содержимое его чемодана. Ночью он постоянно ворочался и скрипел раскладушкой, правда, потом они завели разговор почти до самого утра, после чего Таня смогла спать, невзирая на любые звуки. Но самое ужасное обнаружилось на следующий день – Таня узнала, что у него больше нет источников дохода. Из оркестра, где он получал жалкие гроши, его выгнали, потому что дирижером там работал брат его тещи, который, собственно, и взял его туда некоторое время назад. Но Таня не чувствовала себя вправе роптать – в конце концов, кто ее просил рвать билет? Поэтому она еще с большей радостью в голосе принялась обзванивать оставшиеся в маминой записной книжке телефонные номера. Вскоре появился Неуверенный. Это был тощий лысеющий небритый человек в клетчатой рубашке. Его отличала крайняя неуверенность во всем, начиная с погоды, заканчивая своим творчеством и что самое неприятное - таниным профессионализмом.

- Не знаю, даже, кого это может заинтересовать, - начинал он перед показом очередной песни, - не уверен, что эта нота здесь подходит, - продолжал он, переходя, собственно, к работе. Когда же Таня с Елизаром предлагали ему на выбор несколько вариантов приемлемых нот, он опять не был уверен, стоит ли изменять божественному вдохновению, пославшему ему ту, первоначальную ноту. - Знаете, мы творческие люди, такие тонкие, с нами нужно подход искать, - повторял он каждый раз, когда работа стопорилась, а так как стопорилась она ежеминутно, то не удивительно, что вскоре творческий человек стало синонимом ругательства для Тани и Елизара. Иногда Неуверенный погружался в воспоминания о других студиях, неизменно очень дорогих, даже звездных. Все эти студии не могли оценить тонкость души Неуверенного и портили его творчество. При этом Неуверенный ни разу не сказал комплимента Тане, и она так и не понимала портит она или нет. Все было неудобно в Неуверенном, кроме одного: количества его песен. Десятки полусделанных работ, наполнившие компьютер, давали подобие уверенности в завтрашнем дне, несмотря на неуверенность заказчика. Одновременно с Неуверенным появилась бабушка Устинья. Слишком молодая для бабушки, всегда завернутая в вышитый фольклорный платок, она, по замечанию Елизара, жила «в глубоком образе». Заходя в комнату, она мелким движением, подчеркнуто незаметно, крестила все, что как-то было связано с церковью, вплоть до конфетной коробки с золотыми куполами или шаловливого ангелочка, играющего на пианино, привезенного Аглаей из какой-то европейской страны. Голос у бабушки Устиньи был мягкий, как будто масляный, и песни такие же - о добрых молодцах, да красных девицах. Таня сначала очень сердилась на Елизара за то, что он не верил в искренность бабушки Устиньи, но вскоре бабушка исчезла, не заплатив. Через год она опять появилась уже в другом образе - теперь уже без платка и с короткой стрижкой, и так же искренно пела гимны для каких-то никому неизвестных политических партий. Она сходу широким жестом выложила деньги на стол, правда это были, как потом выяснилось, деньги на следующую работу. По поводу прошлого долга бабушка ясно дала понять, что то было настоящее искусство, уже само общение с которым является большой наградой. Таня с Елизаром переглянулись - творческие люди, они такие тонкие, нам грешным не понять. Но они не могли позволить себе обидеться на нечестную бабушку - деньги, принесенные ею, были особенно нужны сейчас... Кстати, может быть, именно из-за постоянной нехватки денег для Тани не было проблем уживаться с Елизаром - на это просто не хватало сил. У нее даже не хватало времени задуматься, что за человек Елизар. Он, конечно, не был тем неадекватным чудиком, которым показался ей в момент знакомства. Она как-то спросила его, зачем он носил эти так уродующие его мешковатые костюмы, роговые очки и музейные портфели.

- Я же из чукотской деревни, - улыбнулся он.

- Ну да, и это был чукотский национальный костюм! - подхватила Таня, уже научившаяся находить родной городок Елизара в Мурманской области.

- Да нет, мне просто казалось, что так солиднее, - объяснил он, - у вас тут такая толчея, без солидности можно легко потеряться.

Еще вначале их совместного бытия Таня заставила его выбросить некоторые вещи, особенно раздражающие ее. Ей было стыдно просить об этом, поэтому после долгой внутренней борьбы она вдруг выпалила свою просьбу в приказном тоне и сама испугалась этого тона. Елизар не обиделся, но улыбнувшись, спросил: - нет ли у нее желания критически пересмотреть и свой гардероб. Тогда она в первый раз заметила, какая у него замечательная добрая улыбка. Гардероб же ее и вправду нуждался в переосмыслении, так состоял либо из дурацких розовых по цвету и смыслу вещичек, подаренных матерью, либо из неформальных, милых Таниному сердцу, но совершенно непрезентабельных футболок и свитеров. Помнится, они пошли на вещевой рынок, показавшийся им особенно выгодным, и долго бродили по его грязным рядам, отмахиваясь от назойливых продавцов. В одном месте Таня выторговала для Елизара джемпер редкой элегантности за полцены, и домой они шли победителями, правда элегантность продержалась только до первой стирки. Так они обучались житейской мудрости, которой, как и денег, все время требовалось все больше. Не успела Таня насладиться героическим сознанием того, что она содержит себя с помощью любимой профессии, как оказалось, что этого мало. То танины родители вдруг затеяли ремонт и, не рассчитав средств, обратились за помощью к Тане. Но самое главное оказалось впереди - Лидуся подала на развод. До того Елизар периодически помогал ей, покупал еду и памперсы, и Таня гордилась, какой он добрый и заботливый - не бросает ребенка. Как выяснилось - Лидуся имела совершенно другое мнение по этому поводу. Перед судом она объявила Елизару, что сдаст их с Таней студийный бизнес налоговой полиции, если он будет возражать против ее требований. Требования, в принципе, были самыми обычными, если оставить без внимания размеры их общего студийного дохода. Прочитав в решении суда ежемесячную сумму алиментов, Таня почувствовала, что сейчас заплачет. Справившись со слезами, она севшим голосом спросила у Елизара:

- Она же вроде богатая? Зачем она так?

- Не только богатая, а еще и обиженная, - вздохнул Елизар. - Наверное, мне все-таки домой нужно уехать...

- Дурак! - сердито сказала Таня, - мы там еще меньше заработаем!

- Ну тогда, хочешь, я на тебе женюсь, раз я теперь свободный?

- Знаешь ли, я никогда не имела такой цели, как замужество! - Таня хотела сказать еще что-то гневное, но, увидев грустное лицо Елизара, закончила фразу по-другому, - я хотела сказать - давай не будем жениться без крайней необходимости!

Крайняя необходимость все же возникла через некоторое время. В городе в очередной раз устрожился паспортный режим. Одновременно с этим Танину маму обуял наиболее острый матримониальный приступ. Она свела знакомство с соседкой Раей, и, выяснив, что Елизар постоянно проживает у Тани, принялась осаждать Таню, требуя немедленно назвать дату предстоящей свадьбы, невзирая на то, что будущий зять мало соотвествовал ее, маминым идеалам.

- И чтоб свадьба приличная была! И так сколько времени в позоре живешь! - требовала мама. Таня попыталась объяснить, что Елизар ей только напарник по бизнесу, но мама угрожающе взвизгнула:

- А если у него бизнес - то пусть квартиру снимает и не позорит мою дочь! А то я в милицию пойду, что здесь непрописанные проживают!

Тане удалось только отстоять, чтобы свадьба была на ее территории. Денег опять катастрофически не хватало, и они с Елизаром углубились в толстенную поваренную книгу соседки Раи. Но вкусная и здоровая пища непременно требовала дорогих ингридиентов. Если же требовалось сделать праздничное блюдо - то расходы вырастали еще на украшательство этого блюда. Кукольница Татьяна вышла на кухню, понаблюдала за творческими мучениями соседей, хихикнула и принесла им книгу об индуизме. Таня почти обиделась, но соседка, смеясь, ткнула в раздел, повествующий о ведической кухне.

- Да тут же вообще какие-то пряности сказочные заморские! - возмутилась Таня. Кукольница полезла в свой шкаф и достала большой тряпичный мешок.

- Вот они! Бери, не стесняйся, они копейки стоят.

- А остальное?

- Ну уж картошку и муку-то, я думаю, вы потянете! Только никто не догадается, что там картошка!

И вправду, никто из гостей не опознал картошку в экзотических завитушках. Гостей было немного - помимо таниных родителей и соседей пришла Лизуня зачем-то с огромным караваем на вышитом полотенце. Лучше бы колбасы принесла! - сердилась Таня. Но таниной маме очень понравилось присутствие каравая на свадьбе.

- Вроде в жизни ничего не смыслишь, а свадьба по правилам, как наши предки делали, - одобрительно сказала она Тане, изловив ее на кухне. Кроме Лизуни, был еще один клиент - Бодрый Бард, как они его называли между собой. Он принес икры и целую сумку недорогой, но красиво упакованной выпивки, за что Таня вынуждена была весь вечер терпеть его расстроенную гитару и исповедальные песни, которые, впрочем, вызвали самый живой отклик у таниного отца, вспомнившего свою юность, наполненную туристическими подвигами и песнями у костра. Последним из гостей был друг Елизара, хозяин компьютера, на котором они все еще работали. Он одолжил Елизару костюм на свадьбу. Невестино платье взяла на себя танина мама, объявившая, что у Тани совсем нет опыта в выборе платьев. Это было чистой правдой, и Таня вообще собиралась быть на свадьбе в джинсах, но ради мамы все-таки влезла в эти нелепые белые рюшки и кружева.

Когда свадьба закончилась и гости разошлись - Елизар с Таней хотели еще посидеть немного сами - все-таки первая брачная ночь. Но Таня, случайно открыв органайзер, вдруг обнаружила, что на завтра на раннее утро запланирован визит Неуверенного.

- Может, позвоним, скажем, что у нас свадьба? - предложил Елизар.

- Что ты! - испугалась Таня, - он потом будет не уверен, стоит ли к нам вообще приходить! И вообще в такое время звонить неприлично.

И они спешно начали приводить комнату в порядок, чтобы Неуверенный не сомневался, что пришел именно в музыкальную студию. Правда, это не слишком помогло. Когда утром они, абсолютно не выспавшиеся, но добросовестно умытые ледяной водой и проглотившие по чашке кофе, встретили на пороге Неуверенного - вид у него был совершенно убитый.

- Я кажется, понял - с этим нужно завязывать... - вместо приветствия заныл он.

- О чем Вы говорите? - притворилась непонимающей Таня.

- Таня, но зачем все это? - возопил клиент - я даже не уверен - нужно ли это кому-нибудь!

- Вам нужно немедленно выпить кофе, - вмешался Елизар, - тогда вы сможете трезво рассудить, стоит ли закрывать ваш замечательный проект.

- Я совершенно не уверен, что проект нужно закрывать, - размышлял повеселевший Неуверенный, потягивая ароматный кофе - Елизар сварил самый лучший кофе, который у них был. Они позволяли себе пить его только по особенным случаям, но для клиента, как известно, ничего не жалко.

- Значит, не будем закрывать? - подытожила Таня.

- Ну что вы! Это было бы слишком жестоко, - испугался Неуверенный. - хотя я не уверен, что это кому-нибудь нужно.

- Всем собравшимся здесь это совершенно точно нужно, - успокоил его Елизар, и с тяжелым вздохом пошел включать компьютер. К сожалению, все клиенты их домашней студии имели недостатки: они были застенчивы, или чересчур наглы, безголосы, бездарны, или просто неудачливы, и у всех у них было мало денег. Исключение составляла только одна очень богатая семейка, которая случайно узнала от знакомых про интеллигентных консерваторских ребят. Семейка прибыла в полном составе: глава, его жена и наследник. Каждому из них что-то было нужно от Тани с Елизаром - жена писала песни, глава семьи хотел научиться работать с музыкальными программами, а отпрыску никак не давалось сольфеджио в музыкальной школе. Елизар с Таней обрадовались: такое обилие услуг сулило крупный заработок, к тому же они сразу получили сто долларов в счет будущей работы. Но очень скоро они поняли, что крупно просчитались - сначала глава семьи пояснил, что у них получается опт – значит, цены должны быть снижены. Потом поинтересовался, какие педагогические разработки есть у Тани и, узнал, что это - ее первый ученик, тут же радостно скинул цену за отсутствие педагогического опыта. Потом он выяснил, что Елизар - звукорежиссер-самоучка - за это тоже требовалась большая скидка. И, наконец, он вдруг сообразил, что данная студия находится в жилой комнате, а значит не имеет специально оборудованного пространства, в связи с чем студийное время должно оцениваться чисто символически. В итоге выходило, что за эти сто долларов им вдвоем нужно было трудиться целый месяц. К тому же наследник изводил Таню глупыми вопросами, вместо того, чтобы учиться сольфеджио, а как-то после урока забежал без спроса в комнату к кукольнице и сломал чучело белки, которое планировалось для съемки исторического фильма о царской охоте. После истории с чучелом Таня и Елизар совершили неслыханный поступок - отказали клиентам от студии, тем более, что сто долларов уже были выработаны даже по самым низким расценкам. Глава семьи согласился с тем, что они уже много почерпнули от общения с музыкантами и могут теперь продвигаться дальше сами. Напоследок он вспомнил, что «на нашем с вами валютном счету осталось тридать два цента».

- Я привезу Вам их! - изо всех сил сдерживая бешенство, предложила Таня.

- Не нужно, - любезно отказался глава семьи, - пусть остаются на моем счету. Мы учтем их, если соберемся продолжить работу.

Так шло время, клиенты сменяли друг друга, почти все они были люди творческие, и с этим тоже нужно было работать. Таня с Елизаром вырабатывали новые технологии и оптимизировали уже имеющиеся. Им наконец удалось заиметь свой собственный компьютер - тоже с помощью одного из клиентов, которому захотелось повысить качество звука в аранжировках. У Тани выработался хватательный рефлекс на прослушивание любой музыки - при первых звуках незнакомой композиции она уже прикидывала, какую партии можно еще туда приписать. Елизар совсем забросил гобой и часами осваивал новые музыкальные компьютерные программы.

Одна из них умела править фальшивые голоса. Можно было даже нарисовать незадачливому певуну какую-нибудь другую мелодию. Эта программа стала спасением для многих клиентов, особенно для одной, из них - Дианы, совсем юной особы, почему-то стесняющейся своих совершенно обычных волос, и ходящей в розовом парике. Она говорила медленно и с придыханием, о себе же самой и вовсе почти задыхаясь. Они мне сказали: «непременно станешь великой! Я и сама чувствую такую мощную харизму!» - доверительно шептала она Тане с Елизаром.

К сожалению, Великая Диана вообще не умела попадать в ноты. Таня с Елизаром всего за четыре часа полностью нарисовали ей мелодию, спетую ее голосом. Она прослушала ее и глубокомысленно заметила: «все-таки микрофон не может передать всей моей энергии. И кстати, мне кажется, я в двух местах сфальшивила».

Елизар срочно уткнулся в какие-то бумаги, а Таня стремглав вылетела на кухню, не в силах сдержать смех. Великая Диана пожала плечами и предложила перепеть. «Я совсем не устала!» - успокоила она их.

- Ну, если Вы не забыли, что у нас почасовая плата - тогда вперед! - предложил Елизар.

Надо еще сказать, что творила Великая Диана в стиле Хэви Метал, и бредила виртуозными и патлатыми гитаристами, но по бедности ей пришлось ограничиться искусственной гитарой из компьютера. Тексты ее повествовали исключительно о собственных ужасных переживаниях, как и у большинства клиентов, правда вместо любви, согласно требованиям жанра, часто фигурировала смерть. Денег на творчество ей давал отец, ушедший из семьи, когда Диана была совсем маленькой. Видимо, его мучила совесть. Великая Диана прижилась у Тани с Елизаром и даже временами снимала свой парик, ее очень трудно было выгнать. Спасал только другой клиент - мрачный дальнобойщик, пишущий жесткий русский шансон. Великая Диана боялась его после того, как он бесцеремонно дернул ее за парик, прибавив что-то об ее умственных способностях, и старалась не попадаться ему на глаза. Таня с Елизаром учли это и стали специально назначать дальнобойщику время сразу после Дианы.

Была еще пророчица Зинаида - профессиональный шаман, как она сама представилась. Пророчица представляла собой женщину средних лет с деловом брючном костюме и с большим янтарным кулоном на кожаном шнурке, совершенно не к месту болтающимся у нее на шее. Ей, в отличие от остальных, понадобилась музыка, а не аранжировка. Таня очень обрадовалась и одновременно разволновалась - справится ли? Но пророчица оценивала качество музыки по своим законам. Музыка была нужна ей для облегчения путешествий ее собственных клиентов по разным уровням

Верхнего и Нижнего миров. Почему-то она трактовала принадлежность музыкальных инструментов к тому или иному уровню по тому, как высоко находится инструмент по отношению к телу музыканта во время игры. По шкале Зинаиды контрабас трактовался выше виолочели, орган не котировался вовсе из-за чрезмерного количества механизмов, а самым небесным инструментом оказывался карнай, на котором играют, подняв его над головой. Танина музыка должна была представлять бессвязный, но исполненный тайного смысла набор нот на каждом инструменте, причем Зинаиду не смущало, что все инструменты будут электронные. Что касается карная, то Таня с Елизаром не смогли найти его ни в одной из своих звуковых библиотек, и с грехом пополам сотворили его из гнусавой трубы с сурдиной, на которую навесили самую дикую смеcь из всех мыслимых звуковых обработок. Поставив звучание уникального новорожденного карная клиентке, они внутренне уже готовились оправдываться, но пророчица удовлетворенно махнула рукой.

- Годится? - удивленно переспросила Таня, - ничего, что он в нетрадиционной обработке? Нам показалось - так красивее.

После чего на бедную Таню обрушилась лекция о величии космической красоты и абстрактности и субъективности жалкой и ущербной красоты земной, а также земного ума. Елизар, варивший кофе на кухни застал только конец лекции и то чуть не выронил чашку от культурного шока. Пророчица забрала запись уникального карная, расплатилась и пошла одеваться, но столкнулась в коридоре с ожидавшим своей очереди, мрачным дальнобойщиком - автором русского шансона. Видимо, она неудачно попыталась обратить его в свою веру или сделать своим клиентом. Во всяком случае, когда Таня, услышав непонятный шум, выскочила в коридор - дальнобойщик грозно нависал над дрожащей шаманкой, а Елизар, ласково уговаривая, пытался схватить его за руки. Таня сообразила вдруг, что делать.

- Степан Иваныч! Ваше время пошло! - громко крикнула она. Дальнобойщик тут же овладел собой и быстрым шагом прошел в комнату, сердито ворча:

- Будет мне тут людей дурить! Опиум для народа распространять!

Так проходили студийные будни. Однажды к Тане в качестве клиента заявился бывший однокурсник – композитор. Ему нужно было набрать ноты новой симфонии, а затем - озвучить ее с помощью компьютера. Однокурсник держался как крайне творческий человек, важно называя портфель, набитый рукописными нотами, «мое наследие». Он, не удержавшись, пожалел Таню, что она скатилась до такого ремесленничества, как работа на компьютере. «Профессия все-таки должна кормить» - скромно ответила Таня, чувствуя гордость за то, что ее профессия кормит. «Великих композиторов это не очень заботило» - возразил однокурсник и прибавил, глядя на Таню: «С другой стороны, середнячкам тоже как-то выживать надо, ты права.

И вся Танина профессиональная жизнь, которой она так гордилась, оказалась в один момент обесцененной. После ухода однокурсника Таня перебрала небольшую стопку клиентских дисков – их особую с Елизаром гордость. Татьяна Ручейникова значилась на них аранжировщиком, клавишником, даже иногда – звукорежиссером, но ни разу – композитором! Таня не могла понять, почему она не замечала этого раньше. Она начала анализировать свое поведение в последние несколько лет – ничего творческого в нем не было, какая-то прямо работа в сфере обслуживания! «Чего изволите?» А словосочетание «творческая личность» было для них с Елизаром почти ругательным. Она начала вспоминать этих многочисленных «творческих личностей», которые приходили в их домашнюю студию. Какие они были разные, странные, порой просто невыносимые! Но что-то объединяло их всех. Таня подумала и поняла, что это было эго, находящееся в особом, как ей показалось «воспаленном» состоянии. Такому эго мир был интересен только в качестве зрителя, а уж проблемы и чувства других людей вовсе не стоили внимания. Когда-то точно такою была и Таня, и именно тогда ее называли композитором.

Таня разозлилась. Получается, она столько боролась, чтобы не приблизиться к цели, а наоборот - удалиться от нее. Теперь, когда так много времени потрачено впустую, она должна торопиться. Нужно любой ценой вернуть себе это ощущение «творческости». Это так трудно теперь, когда она уже привыкла быть адекватной, обязательной, коммуникабельной... Все эти качества не свойственны настоящей творческой личности - стихийной и неуправляемой, всю свою жизнь подчинившей творчеству.

- Поработай сегодня сам с клиентами! - сказала Таня Елизару, картинно облокотившись на пианино, и приняв возвышенное, по ее мнению, выражение лица.

- Конечно, - откликнулся он, глядя в компьютер, а ты отдохнуть хочешь?

- Знаешь, я, в конце концов, композитор, а не аранжировщик! - с затаенным возмущением произнесла Таня. Ей хотелось побороться за свое право быть творческой личностью. Но Елизар, наоборот, страшно обрадовался.

- У тебя что-то пишется? - С восторгом начал он и сам себя перебил, - нет-нет, не буду мешать! Но может, вообще отменить клиентов? А я могу посидеть на кухне или даже по улице побродить!

- Конечно! К черту клиентов! - хотела крикнуть Таня, но в ее организме вдруг ярким воспоминанием встало то чувство постоянного голода, которое она испытывала, когда сидела без работы.

- Нет. Не надо отменять, - тихо сказала она, - клиенты - наше все.

Она сама вышла бродить по улицам. Глупый романтический порыв уже прошел. Она понимала, что уже давно прошла тот уровень, когда можно было поиграть в гения, приняв красивую позу и сочинив какую-нибудь бурную фортепианную пьесу. К тому же, освоив множество разных музыкальных стилей, она уже не знала, что значит «просто писать музыку». Любая музыкальная фраза либо автоматически окажется в контексте того или иного стиля, либо просто будет звучать неубедительно. А писание музыки в рамках стиля уже не сильно отличалось по сути от аранжировки, где тоже приходилось сочинять всякие дополнительные мелодические линии. Разница только в том, кто будет называться автором музыки. Хотя Таня бы, пожалуй, не смогла писать так, как большинство ее клиентов - слишком примитивны казались ей их песни. Таня задумалась, почему они не замечают и не стесняются этой примитивности? Вспомнила свои старые сочинения, казавшиеся ей когда-то прорывом в искусстве, а на самом деле это были подражания композиторам XIX века, к тому же нескладные по форме и сумбурные по содержанию. Неужели невежественность и ограниченность помогают творчеству? А может, клиентам, в отличие от Тани, есть что сказать людям? Ведь в ее жизни вообще нет событий! Люди прыгают с парашютом, делают политическую карьеру, находят свою любовь! Она подумала о Елизаре. Как были не похожи на любовь их отношения, вызванные и поддерживаемые постоянной необходимостью совместной деятельности и взаимовыручки! Похоже, даже спать вместе они стали только потому, что из-за разросшейся студии трудно было найти место для раскладушки. Нет, в настоящей любви людей связывает именно любовь, а не совместный бизнес, не надо путать! Там говорят о чувствах, занимаются этими чувствами, как отдельным делом. Поэтому в любви так много сложностей. И еще для любви нужно много дорогостоящих примочек, не меньше, чем для студии - одно сексуальное белье, небось, на пол-аудиокарты потянет. С другой стороны, грамотные вложения в любую сферу обычно приносят доход. Многие Танины клиентки выглядели особенно творческими именно потому, что их содержал кто-то, и им не нужно было заботиться о пропитании. Но здесь наверняка нужно иметь другой тип внешности, не такой, как у Тани. И потом - разве это любовь? Это уже какая-то скрытая проституция. А любовь - это, наверное, когда человек вдруг воспылал к тебе, вот именно к тебе страстью, и знать не хочет, композитор ты или кто-то еще и ничего ему от тебя не надо, кроме тебя одной...

Размышляя так, Таня вошла в кафе, чего обычно никогда не делала. Не зная, как вести себя, она подошла к официанту и строго спросила:

- У вас есть чай?

- Конечно! - удивился официант, - вы одна?

- А вы что, не видите? - рассердилась Таня.

- Ну может, кого-то ждете, - объяснил официант извиняющимся тоном, - вам только чай?

- Да. И еще... туалет...

- За углом, - махнул рукой официант и убежал. Таня пошла в указанном направлении. В туалете она низко наклонила голову и долго расчесывала щеткой свои не особенно густые волосы. Когда они достаточно распушились - Таня небрежно разметала их по плечам и вернулась за столик. Тут принесли чай - душистый, в маленькой белой чашечке. Она поднесла чашечку ко рту, медленно вдыхая аромат, и увидела какого-то брюнета неславянской внешности, двигающегося к ее столику.

- Дэвушка, вы одна?

- Удивительно! - сказала Таня поправляя непривычно лежащие волосы, - меня сегодня все об этом спрашивают! Может, я в глазах двоюсь? Разве не видно, что я одна?

- Да видно, канэшно! - охотно согласился брюнет, без приглашения подсаживаясь за Танин столик, - ты чего вечером делаешь?

«Какое быстрое развитие отношений, уже на «ты» перешли!» - подумала Таня, и спросила:

- А вы что-то хотели мне предложить?

- Паедем ко мне! - объявил брюнет, - музыку паслушаем.

Таня усмехнулась:

- А может, я не люблю музыку?

- Нэ любишь - нэ паслушаем!

- А что же мы тогда будем делать?

- Сначала поедем, патом - дэлат будем!

Таня посмотрела прямо в наглые брюнетистые глаза:

- А ведь Вы меня совсем не знаете? А вдруг я - композитор?

- Хоть доярка! Паедем, ты мне нравишься!

Вот и любовь нагрянула! - подумала Таня. Ей стало очень смешно.

- А вот не поеду! - отрезала она.

- Паслушай, ты - хароший дэвушка, но не можешь панять мужчина. Патаму всегда одна будешь без мужа!

- Но у меня есть муж. Я - замужем.

- Ай, это называется - видат желательный за дэствительный!

Таня возмутилась и хотела уже предъявить паспорт, но при виде проходящего мимо официанта ей пришла в голову более веселая идея.

- Официант! – крикнула она, - меня тут срочно вызывают на работу, вот мой хороший друг, он заплатит за мой недопитый чай!

И тут же она выскочила из-за стола и выбежала на улицу. Прямо перед ней остановился и раскрыл двери троллейбус. Таня, подумала и прыгнула в него и, наверное, вовремя, потому, что брюнет показался в дверях кафе. Лицо у него было не особенно доброе.

Кружным путем Таня доехала до дома и потом взахлеб рассказывала на кухне Елизару и соседкам про свои приключения.

- Ох, не дразнила бы ты, Танюша, этих кавказцев! – испуганно сказала Рая, - не дай Бог, выследил тебя! Придет мстить – нам всем достанется!

Кукольница, однако, имела другое мнение:

- Вечно у тебя, Танька, все не как у людей! Ну ладно, хоть чай с кавалера стрясла! Ничего, что я так выражаюсь? Вдруг ты Таньку ревнуешь? – оглянулась она на Елизара.

- Да пусть, если ей для вдохновения нужно! – улыбнулся тот.

Таня нахмурилась. Опять все как-то выходило несерьезно. Но, в конце концов, она же не писатель, зачем ей набираться какого-то сомнительного жизненного опыта и искать странные сюжеты. И любовь, исполненная многочисленных и сложных чувств, тоже, наверное, не для нее. Единственное, что ей нужно – получить заказ на сочинение музыки. Только настоящей музыки, а не каких-то шаманских завываний!

От напряженного мыслительного процесса у нее даже заболела голова, но никаких выходов на заказ не придумалось. Она даже, тряхнув стариной, пообзванивала театры, но там, как всегда, не хотели композиторов, даже владеющих современными музыкальными технологиями. Правда, в одном театре ей обещали перезвонить в течение месяца – там для детского спектакля нужны были звуки животных. Вообще-то их должны издавать актеры, но, «вы же сами понимаете, сейчас актеры не те, школы нет», и может понадобиться композитор для записи трека с этими звуками. После этого разговора Таня долго не могла говорить от смеха, это даже отвлекло ее от грустных мыслей. И вот тут-то раздался звонок.

- Говорит Василий Шпагин, – раздался в трубке голос, который вполне мог принадлежать полководцу-ветерану. – Могу ли я услышать Татьяну Ручейникову?

- Это я, – удивленно произнесла Таня, гадая, что нужно этому решительному Шпагину.

- Мне сказали – Вы композитор? – его голос прозвучал почти угрожающе, - я хочу сделать заказ на музыку, мне нужно написать симфонию о любви.

Шпагин оказался сухоньким кособоким старичком, по глубокому несчастью, влюбившимся в девушку, судя по всему годящуюся ему во внучки. При этом у деда имелась своя «родная», как он ее называл, жена. Таня все время опасалась, что «родная» как-нибудь нагрянет и, не разобравшись, накостыляет Тане по шее. Долгие часы писания симфонии проходили так: Шпагин, мучительно фальшивя, пытался напеть какой-то обрывок мелодии, Таня ловила его мысль, причем, часто однажды угаданное музыкальное построение при повторном прослушивании казалось ему неправильным. Иногда дед впадал в мечтательное настроение и требовал баян. Только на баяне можно было, по его словам, сыграть про любовь. Таня возвращала его на землю, напоминая, что он заказывал симфонию, а баян не относится к инструментам симфонического оркестра. После нескольких часов любовного творчества кураж Шпагина заканчивался, и он трясущимися руками лез в бумажник, чтобы отсчитать деньги (Таня заранее, предвидя муки творчества, договорилась с ним на почасовую плату). В этот момент ей было невыразимо стыдно, и перед дедом, за то, что она забирает у него, может быть, последние деньги, и перед его женой, против которой она пишет эту странную симфонию, и перед своим консерваторским профессором, который, конечно, никогда бы не связался с такой дурацкой работой и перед родителями… А ведь, между тем, сбылась ее самая заветная мечта – ей заказали симфонию и платили деньги за заказ. Почему же так мерзко на душе? Или в профессии композитора ей важна была только слава? Но как же ее первые мелодии? Они были сочинены ею слишком рано, чтобы размышлять о славе, стало быть – это все-таки была потребность выразить себя через звуки?

Между тем симфония продвигалась. Шпагин, который поначалу очень недоверчиво относился к Тане, даже при первой встрече спросил «а у вас диплом-то хоть есть?» Так вот, теперь он зауважал Таню, и ей даже стало приятно работать с ним. Но ближе к концу симфонии старик загрустил. Его жена начала подозревать о существовании возлюбленной и устраивать ему тяжелую жизнь, как он выразился. Но хуже всего оказалась возлюбленная - она, как выяснилось, снимала квартиру у четы Шпагиных, и, судя по всему, обольщала старичка именно из-за этой квартиры. Таня почему-то испугалась, что Шпагин потребует назад деньги, и нерешительно поинтересовалась:

- А как же с работой? Наверное, не будете продолжать?

Шпагин посмотрел прямо ей в глаза своими водянистыми старческими глазами и решительно произнес:

- Нет, будем продолжать до конца. Как говорится: искусство отдельно, бабы отдельно, простите, не имел Вас в виду.

Они продолжали, но прежнего куража у деда уже не было. Таня, мучаясь от жалости, делала ему немыслимые скидки, а потом грызла себя за то, что не умеет зарабатывать деньги. Симфония была почти готова, оставалась лишь кода, и тут Шпагин пропал. Он не пришел, не перезвонил, а его телефона у Тани почему-то не оказалось, хотя они с Елизаром всегда аккуратно записывали номера всех клиентов. Таня вздохнула и начала архивировать симфонию. Нарезав компакт-диск, она решила напоследок прослушать свою незадачливую творческую реализацию. В конце концов, шпагинские насвистывания хоть и определили стиль и даже интонационный строй музыки, все-таки это была первая Танина симфония, написанная на заказ. Таня слушала эту сентиментальную музыку, и ей захотелось переработать сочинение, чтобы сентиментальность превратилась в возвышенность. Таня засиделась допоздна, даже Елизар, любящий припоздниться, заснул на их диване, а она все сидела в наушниках и оттачивала линии инструментов. Легла она уже когда светало, и проснулась от телефонного звонка. Это была жена Шпагина.

- Я - супруга Василия Федоровича! - представилась она. Таня вся напряглась, ожидая допросов по поводу любовницы, да... черт возьми, эта старуха вполне могла, не разобравшись, обвинить Таню в совращении ее мужа...

- Это ведь вы помогали моему мужу записывать музыку?

- Ну да, он заказывал симфонию.

- Татьяна, будьте добры, сообщите адрес, я приеду за музыкой.

- Хорошо, - уже совсем проснувшись, сказала Таня. - А он-то сам не приедет?

На том конце провода что-то щелкнуло, потом раздался кашель.

- Умер он, - наконец сказала жена хриплым изменившимся голосом.

Она приехала к вечеру. Сухонькая старушка, в смешной допотопной шляпке. Она явно пыталась следить за своей внешностью, но делала это так, как было принято в далекие годы ее молодости. С собой у нее была старая зажеванная магнитофонная кассета, на которую предполагалось записать симфонию. Услышав, что записать можно только на диск, она помолчала и поинтересовалась:

- А на нормальную кассету что - нельзя?

И узнав, что никак нельзя, повернулась и вышла из комнаты. Таня начала ее упрашивать:

- Что Вы, возьмите диск! У ваших детей наверняка есть компьютер или музыкальный центр. Сейчас это вообще в каждом доме есть!

- У нас нет детей, – тихо отозвалась вдова Шпагина, упорно засовывая опухшую ногу в старомодную модельную туфлю. Поборов туфли, она потянулась к пальто. Таня вертела в руках ненужную CD-болванку, мучительно пытаясь найти какое-то верное решение.

- Постойте! – воскликнула вдруг она, - разве Вы не хотите послушать симфонию?

- Хочу – сказала старуха, - А разве у Вас можно?

Таня заварила чаю и поставила чашку перед Шпагиной, но та не притронулась к чаю и только слушала, глядя куда-то в пространство, как часто глядят люди, изображенные на старинных фотографиях. Тане вдруг вспомнилась Аглая, и слезы неприятно защекотались где-то в глубине глаз. Старуха пристально посмотрела на нее и резко произнесла:

- Что? Красивую музыку мой муж писал?

Таня молча кивнула.

Закрыв дверь за Шпагиной, Таня долго стояла посреди коридора, пытаясь систематизировать разбегающиеся мысли. Ее вывел из ступора странный деревянный стук, доносящийся из полуоткрытой двери комнаты кукольницы. Таня заглянула и почувствовала запах древесины, а кукольница стояла с веником над кучей свежих стружек.

- Да подожди пока закончу! Смешная ты, Танюха! – раздался веселый голос из-за роскошной, слегка, правда, облезлой ширмы, которую кукольница недавно прикупила на блошином рынке.

- Что? Вторую комнату, что ли, строишь? – пошутила Таня. На самом деле ей было почему-то очень интересно, что там у кукольницы.

- Да вот Бах решил мне табуретки новые сколотить. Видите ли, его мои не устраивают.

- Да у тебя вся мебель какая-то пустая, без настроения, как ты только с ней живешь! – с этими словами мастер вылез, наконец, из-за ширмы.

Таня увидела голову с целым кустом дредов, на одной дредине болталась прицепившаяся стружка. В ушах торчало сразу по нескольку серег, а на шее болталось нечто грандиозное, сплетенное из разноцветных ниточек, перемежающихся то камушками, то какими-то мелкими клыками.

Таня завороженно разглядывала.

- Но почему Бах? - вырвалось у нее.

- Танюх, подай мой рюкзак, там паспорт, будем документы предъявлять! - говоря это, он сильно наклонился и стал трясти головой, вытряхивая из дредов опилки. При этом все серьги, камушки и клыки звенели, шуршали и скреблись.

Вот еще! – засмеялась кукольница, - обойдется без паспорта. Чай не милиция!

- Значит Бах – это Ваша настоящая фамилия? – спросила Таня.

- Сто процентов! – уверил ее мастер. Он уже перестал вытряхивать дреды и уставился прямо на Таню веселыми голубыми глазами.

- Немец он – пояснила кукольница, вытаскивая из-за ширмы свежую табуретку из некрашеного дерева, очень простую, но так здорово сделанную, что ее хотелось потрогать.

- Угу. Из поволжских немцев мы. Ферштейн зи? – он с довольным смехом выхватил свою табуретку из рук кукольницы и любовно ее погладил.

- У них довольно часто эта фамилия встречается, - объяснила кукольница. – Бах переводится как «ручей». Значит типа «Ручьев» получается.

- Ручейников, – тихо сказала Таня. – Как я. Я тоже Ручейникова.

Бах оглушительно захохотал.

- Майн гот! Прямо как в анекдоте: Иванов, Петров, Сидоров – братья? Нет, товарищ генерал, однофамильцы! А ты чем по жизни занимаешься, сестренка?

Таню охватил безудержный смех. Она никогда в жизни не смеялась так – до слез, до соплей! Она даже упала на кровать кукольницы и каталась по ней.

- Что же у тебя за профессия такая смешная? Клоун что ли? – удивился Бах.

- Да композитор она, как и положено Бахам! Не то, что некоторые! – объяснила кукольница.

- А! Ну это и правда смешно, – согласился Бах. – В общем, Танюх, я пойду, и завтра с утра снова у тебя буду – всю твою рухлядь менять нужно.

- Как скажешь, Сережа! – согласилась кукольница, мечтательно глядя на свой старый шкаф.

Кукольница вышла в коридор – провожать Баха, а Таня, погрузившись в свои мысли, осталась сидеть на кровати. Вдруг она вскочила и тоже выбежала в коридор. Кукольница запирала дверь.

- Ушел?

- Ну да, ушел. А ты что-то спросить хотела? Беги тогда, он только вышел.

- Ага, – сказала Таня и выбежала в подъезд. Она догнала Баха, когда он уже выходил из подъезда. Куртка на нем тоже была под стать всему остальному – лоскутная, из ярких кусочков.

- Сергей, простите, можно Вас спросить?

Он обернулся и засмеялся.

- Ты, что ли, однофамилица! Конечно, спрашивай!

- Я никогда еще не видела таких радостных людей. Как Вам это удается?

- Пф! Как удается? Да я не очень-то и стараюсь. Просто мне дико нравится работать с деревом, когда табуретки получаются такие гладенькие, что всем хочется потрогать, и задницам приятно сесть на мою табуретку, а когда заднице приятно, то и лицо становится довольным. Меня прет от всего этого!

- Но ведь столько людей делают табуретки и не находят в своей работе ничего особенного!

- Потому, что в их табуретках и нет ничего особенного! Ты видела, как они их делают? Отпилили криво, залили клеем недочеты, стоит и ладно! У меня же шип в паз войдет мягко и надежно, как мужчина входит в женщину. Это у нас, наверное, семейное. Мой отец детали машин вытачивал – тоже никто с ним сравниться не мог. И наш прародитель Иоганн Себастьян так же музыку выпиливал – нотка к нотке у него подходит, ни одной лишней. У многих других классиков встречается в музыке мусор, а у него – не найдешь! Я проверял.

- Маэстро, можно я буду учиться у Вас? – дурачась, спросила Таня, но глаза ее смотрели серьезно.

- Табуретки делать или в музыке копаться? Ты определись, однофамилица.

- Всему понемножку, – сказала Таня и вздохнула, представляя, как многому в жизни ей еще нужно учиться.

Получается, что все ее творчество было неправильным, если в ее музыке не хотелось потрогать и переслушать каждую нотку. Вот в чем была причина ее неудач - в ленивой приблизительности, в заметании мусора под диван. Она видела свою работу будто бы сквозь мутное стекло, а теперь прозрела, и само это слово «прозреть» соединилось в ее душе с другим словом – «зрелость». Она решила, что момент зрелости где-то рядом, и радовалась этому, не подозревая, что еще много раз за жизнь будут посещать ее прозрения и не всегда они будут столь радостными, как сегодняшнее.

Она вдруг словно впервые увидела двор этого старого дома, где прожила почти десять лет, двор с полуразломанными детскими качелями и толстыми тополями. Под ними не прошло ее детство, но если их спилят - она расстроится. Разноцветная фигура Баха скрылась за углом дома. Вдруг Таня услышала отзвуки музыки - что-то очень знакомое, ах да, это же гобой Елизара, но вот что за интересную тему он играет? В следующее мгновение она узнала свою мелодию - ту самую, с которой началась их с Елизаром работа. Сразу же тема перестала казаться ей интересной, но она отогнала от себя эти разрушительные мысли. Пришла кошка, которую Таня никогда не замечала прежде, и начала тереться о Танины ноги.

- Иду делать свои табуретки! - мысленно обращаясь к обоим Бахам - столяру и композитору - сказала Таня и осторожно, чтобы не расплескать новое чувство ясности и покоя, открыла дверь подъезда и стала подниматься по лестнице, направляясь к своей квартире.